Мнемосина
Шрифт:
Этот вопрос поставил Александра Павловича в неловкое положение, однако он все же попытался ответить:
— Сравнения любви можно искать бесконечно. Один мой знакомый уподоблял любовь алмазу — камню прекрасному и прочному, однако невероятно хрупкому. Он может резать стекло, но один неудачный удар — и он рассыплется в прах. Не собрать.
— Как это: любовь — в прах? Не пытаетесь ли вы сказать, что разлюбили меня?
— Ну что вы, нет, конечно же нет, — еще больше смутился Александр Павлович. — Вас невозможно разлюбить.
— Тогда зачем говорите
— Вы же знаете, я не силен в красивых речах. Гораздо лучше мне удается слушать. Если я невольно вас обидел, готов забрать свои слова обратно.
— Мне кажется, я понимаю, что имел ввиду ваш знакомый, — пришла на помощь Александру Павловичу Январа. — Не любовь, а разочарование. Я заберу у вас брата? Простите мне мой эгоизм, но мы так долго были в разлуке, а ведь свои первые детские пьесы я пела под его аккомпанемент.
Сопровождаемая Ночной Тенью, Януся прошла к фортепиано. Габриэль сел перед черно-белыми клавишами вместо Сибель, поставил на пюпитр нотные листы, протянутые ему сестрой.
— Я исполню романс, который на днях сочинил всеми нами любимый Лизандр.
Слова Януси застигли пиита в тот момент, когда он дожевывал печенье. Нимало не смутившись, Лизандр проворно закинул в рот последний сладкий кусочек, запил его шампанским и театрально поклонился. Я почти слышал, как трещат швы его синего фрака. В отличие от Александра Павловича, Лизандр совершенно естественно чувствовал себя в центре внимания. Он улыбался и посылал шутливые воздушные поцелуи. При этом он исхитрился опрокинуть на себя бокал шампанского, которое споро принялся вытирать подбежавший лакей.
— Оставьте, само высохнет, — нетерпеливо отмахнулся от него пиит. — Мой новый романс называется «Не сули мне с неба звезды». Я бы спел его сам — но — увы! — таланта музицировать себе так и не приобрел.
— Нельзя обладать всеми талантами, оставьте что-нибудь другим, — засмеялся Горностаев и Разумовский поддержал его:
— Зато по части стихосложения вам нет равных.
Я не стану тебя ревновать уже,
Перестану ждать и не буду звать.
Просто что-то сломалось в душе,
Что теперь не собрать,
не собрать.
Просто звезды однажды сошли с орбит,
Просто воздух вдруг загустел, как ртуть.
Я тебя не прошу у судьбы,
Ведь любви не вернуть,
не вернуть.
Я позволю сердцу навеки остыть,
Я позволю блеску уйти из глаз.
Мне тебя ни забыть, ни простить -
В жизни все только раз,
только раз.
И когда ты вновь постучишь в мою дверь,
Словно солнца луч воплощеньем грез,
Я уже не смогу поверить
В то, что раз не сбылось,
не сбылось.
И слова будут сечь, как струи дождей,
И обиды станут глухой стеной.
Что мне делать с тобою теперь,
Коль ты был не со мной,
не со мной?
Не
Не сцеловывал соль моих слез.
Не сули мне с неба звезды,
будь — навсегда и всерьез.
Я наслаждался пленительной музыкальностью голоса Январы. Для камерных вечеров, подобных этому, он подходил идеально — в меру громкий, чистый и нежный. Благодаря врожденному артистизму девушке прекрасно удавалось те передать чувства, о которых она пела. Януся не боялась ни улыбаться, ни плакать, и оттого была естественна. Пламя свечей бросало теплые отсветы на ее плечи, шею и лицо, таяло в омутах глаз. Ее волосы, черные и мягкие, были похожи на дорогой мех.
Я подумал о сестрах, которым непременно понравился бы этот вечер. Дома мы были лишены возможности собирать друзей из-за безденежья и болезни отца. На миг меня захлестнула ностальгия, в памяти всплыли милые лица сестер и их старенькие, не раз перешитые платья.
Из задумчивости меня вывел звонкий голос Ангелики:
— Откройте, Лизандр, кто она?
— Она?
Подле нас стоял пиит с новым бокалом.
— Таинственная муза, которой вы пишете свои стихи, — нетерпеливо пояснила красавица.
— Я не пишу стихов, — Лизандр покачал головой. — Их нашептывает мне ветер, дарят перелетные птицы и вызванивают по стеклам проливные дожди. Образы являются ко мне во снах и просят выпустить в мир, я лишь облекаю их в слова.
— То есть имени своей музы вы нам не откроете? — продолжала настаивать Ангелика.
— Я бы с радостью открыл для вас все, чем только обладаю, и даже сверх того, но никакой музы у меня нет.
— И вы не влюблены?
— Я влюблен в целый мир, — последовал ответ.
Вслед за Январой пели Арик и Гар, затем Лизандр, порозовевший от шампанского и всеобщего восхищения, вновь читал стихи. Понемногу я растворился в окружающей атмосфере, перестав испытывать какую бы то ни было неловкость. Даже высказывания Ангелики уже не смущали, а вызывали улыбку. Я заметил, что и прочие не столько слушали красавицу, сколько любовались ею, а оттого ее попытки привлечь к себе внимание воспринимались вполне благосклонно, — красоте свойственно требовать восхищения. Один Горностаев не прекращал подначки, балансировавшие порой на самой грани приличия, отчего у меня укрепилось представление о нем как о довольно неприятном типе.
Однако моим вниманием владела не Ангелика, а Январа. Я ловил звуки ее нежного голоса, прислушивался к тихому шелесту платья, упивался каждым движением, исполненным простоты и неосознанной врожденной грации. Само присутствие Януси я воспринимал необыкновенно остро, тянулся за ней всем своим существом, как тянется к солнцу цветок подсолнечника. Впервые в жизни я был влюблен.
[1] Ад полон добрыми намерениями и желаниями (англ., Джордж Герберт, «Остроты мудрецов»).
[2] Делай, что должно и будь, что будет (французская поговорка, ошибочно приписываемая Льву Толстому).