Мнемосина
Шрифт:
Пришедшие шутили, любезничали друг с другом и чувствовали себя непринужденно — судя по всему, такие вечера были им не внове. Сибель села к роялю, подернула свои средневековые рукава, открывая крупные белые руки, и принялась негромко наигрывать. Она касалась клавиш уверенно, но нотами не пользовалось, что укрепило мою догадку относительно ее зрения. Мелодии, ею выбранные, большей частью были мне незнакомы.
Арик и Гар повторяли историю своего побратимства каждому вновь прибывшему. Лизандр сочинял экспромт в альбом Пульхерии Андреевны. Габриэль, найдя слушателей в лице Горностаева и Разумовского, пересказывал истории, приключавшиеся
— Удачно, что мы успели застать вас сразу по приезду, пока вы еще не растратили сберегаемые в памяти события, — сказал Горностаев Звездочадскому после одного из его рассказов.
— Если не застигните меня, а мне вскоре придется часто отлучаться по делам, к вашим услугам останется Михаил. Я знаю за ним привычку вести дневники.
— Ох уж эти дневники! На них истрачено столько бумаги, что из нее можно возвести вторую стену, если, конечно, какому-нибудь безумцу придет в голову идея строить стены из бумаги. Да много ли с них проку? Действительно важно то, что хранится вот тут, — и Горностаев постучал себя пальцами по лбу. — Когда забываются события, дневники лишь остаются исчирканной каракулями бумагой. А читать о том, чего не помнишь, будто есть без соли — пресно. И отчего я не отправился в армию вместе с вами? Воротился бы сейчас с полным багажом историй и уже не вы, а я развлекал бы друзей байками. Но мне нечего делать на войне, ведь там не случается курьезов!
— Отчего не случается? — возразил я. — Я знаю презанятную историю про одного солдатика, который шибко резво бегал. Раз наш эскадронный командир попросил его помочь в натаскивании собаки. Ты, говорит, раздразни ее да убегай подальше, чтобы она кинулась за тобою следом. Ну, наш солдатик и дал деру. Мчится во весь опор, только ветер в ушах свистит. Полчаса бежит, час, оглядывается, когда ж собака его нагонять начнет? А той нет как нет. Солдатик остановился перевести дух, потом и вовсе на пенек присел, скрутил цигарку, закурил. Тишь кругом, благодать, птицы щебечут. Отдохнул и назад побрел — проверить, не случилось ли чего. На полдороги командир ему повстречался, собаку едва живую на закорках тащит, ругается на чем свет стоит: я, говорит, тебе что сказал? Потихоньку бежать надо было! Ты мне животное уморил, бегун хренов!
От моего рассказа Горностаев вскинулся, точно почуявший дичь сеттер:
— Вы были очевидцем этой истории?
— Увы, нет. Но слышал я ее от очевидца.
— Коли захотите с нею расстаться, — глаза Горностаева загорелись, — я мог бы вам услужить.
— Вы шутите? Как я могу расстаться с чем-то, что существует исключительно в моей памяти? Это же не саквояж, не шляпа!
— Конечно, Дмитрий пошутил, — вмешался Звездочадский. В голосе Ночной тени явственно прозвучала угроза, обычно неразличимый акцент сделался хорошо слышим. Я никак не мог взять в толк, что так раздосадовало моего друга. — Михаил — гость на полной моей ответственности. И я если я узнаю, что вы играете с ним в свои игры…
— Успокойтесь, успокойтесь, — вскинул руки Горностаев. — Да, я пошутил, и шутка вышла неудачной. Я готов прилюдно признать себя собирателем несуществующего, то бишь идеалистом, и окончим на том.
— Вы путаете. Идеалист не
Его вмешательство позволило разрядить сгустившееся было напряжение. Привлеченная нашим спором, на стул подле меня опустилась Январа. Какое-то время девушка сидела тихо, склонив голову к плечу и прислушиваясь, однако природная живость не позволила ей долго молчать.
— Откройте, Микаэль, а моего брата и вправду взяли в плен? Или он выдумал это для того, чтобы прослыть героем? А вы и впрямь его освободили?
— Моя роль в этой истории несколько преувеличена. Со мною были другие солдаты, мы действовали сообща.
И я рассказал, как мы скакали через лес, а затем ползли по полю, боясь, что свет луны выдаст нас, как нашли Ночную Тень в сарае с другими пленными, и как попали под обстрел обратной дорогой.
События той ночи стоило вспомнить ради восхищения, отразившегося на лице Январы.
— Вы, должно быть, очень храбрый, — завороженно сказала девушка. — Вы не побоялись пойти за Габриэлем, зная, что вас тоже могут пленить или даже — тут она понизила голос и закончила почти шепотом — убить.
Хотя мне была приятна ее похвала, я не мог ее принять:
— Храбрости во мне немного. Признаюсь, мне было очень страшно.
— Вы боялись умереть? — шепотом спросила Януся, и глаза ее сделались совсем огромны.
Я постарался ответить честно, но без лишней бравады:
— Смерть не страшит меня. Как сказал античный мудрец, когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет[8]. Куда сильнее я боюсь жить с осознанием того, что однажды отпраздновал труса. Жить, предав идеалы, без надежды, без веры — вот что действительно страшно.
— Скажите, каково оно — воевать? Когда над головой свищут пули и любая из них может вас сразить? Не ощущается ли собственное быстие острее именно тогда, когда опасность будоражит кровь?
Январе удалось точно выразить те чувства, что наиболее часто владели мною на войне: кипучую смесь страха и азарта, приправленную острой жаждой торжества жизни в самых простых ее проявлениях, будто то еда или вопль в полную мощь легких.
— Это обычное свойство контрастов, — ответил вместо меня Разумовский. — Черное ярче видится на белом, глинтвейн пьют зимой, ну а жизнь вдвойне притягательна тому, кто стоит у врат в царство смерти.
Я не нашелся, что добавить, ведь по сути он был прав. Только на войне я по-настоящему научился ценить жизнь, которая нам дана от Бога. Мы ничем не заслужили этот великий дар, и всем своим существованием, день за днем, обязаны оправдывать его, чтобы потом, в конце сказать: да, мы явились в этот свет не напрасно.
Когда за окнами окончательно стемнело, пожаловала последняя гостья. Она медленно вплыла в гостиную, тотчас приковав к себе всеобщее внимание. Немногим выше среднего роста, с округлыми формами, подчеркнутыми платьем из ярко-алой парчи, вошедшая напоминала цветок тюльпана, томно покачивающийся на гибком стебле. У юной барышни была персиковая кожа, тонкие вздернутые брови над янтарными очами, аккуратный носик и высокие, золоченые веснушками скулы. Ее изящную головку венчала копна рыжих волос.