Мнемоскан
Шрифт:
Карен ушла в кабинет отвечать на е-мэйлы читателей — она ежедневно получала десятки писем от людей, которым нравились её книги, и хотя у неё была небольшая программка, составлявшая костяк ответа по тексту письма, она всегда просматривала ответы и лично их редактировала.
Я остался в гостиной смотреть по телестене бейсбольный матч — «Блю Джейз» на стадионе «Янкиз». Но когда игра закончилась — «Джейз» должны что-то решить насчёт своего запасного питчера — я отключил стену и бессмысленно уставился в пространство, и тут…
Что
Голос был беззвучен, но легко различим.
Вы сказали, что после начального тестирования я смогу пойти домой.
— Джейк? — Я произнёс своё имя вслух с такой интонацией, с какой никогда его не произносил.
Кто это?
— Джейк? — сказал я снова.
Да? Кто это?
Ответ приходил тут же, без малейшей задержки. И всё же:
— Ты на Луне?
На Луне? Нет, конечно нет. Там должен быть мой биологический прототип.
— Где же ты? И кто ты?
Я…
Но в этот момент в комнату вошла Карен, и странный голос-без-голоса пропал.
— О, милый, ты должен это услышать, — сказал она, держа в руках распечатку е-мэйла. — Это от восьмилетней девочки из Венесуэлы. Она пишет…
Я проснулся в послеоперационной палате в Верхнем Эдеме; яркий свет флуоресцентных ламп слепил мне глаза — но я, по-крайней мере, не взирал на них сверху…
Голова у меня раскалывалось и ужасно хотелось в туалет, но я определённо был жив. На секунду я с горечью вспомнил о другом мне там, на Земле, в настоящем мире — о том, чья голова, вероятно, никогда не болит, и которому никогда не нужно в туалет.
Я видел, как на другом краю комнату доктор Чандрагупта разговаривает женщиной-врачом — её фамилия была Ын. Чандрагупта, похоже, рассказывал анекдот; я не мог различить слов, но у Ын на лице было выражение человека, который слишком долго ждёт окончания шутки. Я подумал, что это добрый знак: хирург, только что завершивший неудачную операцию, не стал бы травить анекдоты. Я дождался, пока Чандрагупта закончит. Развязка, по-видимому, была достаточно хороша: Ын громко расхохоталась, хлопнула Чандрагупту по руке и заявила: «Это ужасно».
Чандрагупта широко улыбнулся, по-видимому, довольный своим остроумием. Я попытался заговорить, но в горле у меня слишком пересохло; у меня ничего не вышло. Я с трудом заставил словно покрытую наждачкой гортань сглотнуть и попробовал снова:
— Я…
Ын первой посмотрела в мою сторону, за ней Чандрагупта. Они пересекли комнату и склонились надо мной.
— Ну, здравствуйте, — сказал, улыбаясь, Чандрагупта; вокруг его тёмных глаз при этом появлялись морщинки. — Как вы себя чувствуете?
— Пить…
— Конечно. — Чандрагупта огляделся в поисках крана, но Ын хозяйничала в этой больнице и знала где что. Она быстро подала мне пластиковую кружку, полную холодной воды. Я приподнял голову над подушкой — она почти ничего не весила, но внутри бесновались отбойные молотки. Я сделал глоток, потом другой.
— Спасибо, — сказал я ей, потом посмотрел на Чандрагупту. — Всё в порядке?
— В полном. А у вас?
— Нет, нет. Я о том, как всё прошло.
— По большей части хорошо. Была одна проблема — нидус был очень извилистый, и изолировать его, и только его, было непросто. Но в конечном итоге — успех.
Я почувствовал, что краснею.
— То есть вы меня вылечили?
— О да, разумеется.
— И никакой опасности каскадного разрыва сосудов?
Он улыбнулся.
— Не больше, чем у любого другого — так что следите за холестерином.
Я чувствовал себя не просто по лунному лёгким; мне показалось, что я стал невесомым.
— Обязательно, — сказал я.
— Отлично. Ваш доппель…
Он оборвал себя. Он едва не сказал, что моему доппельгангеру не нужно обо всём этом беспокоиться, а вот мне придётся.
Мой доппельгангер. Другой я. Живущий моей жизнью. Я должен…
— Синий код! Чрезвычайная ситуация! — зазвенел женский голос из интеркома на стене.
— Что за… — сказал я. Ын уже бегом бежала прочь.
— Синий код! Чрезвычайная ситуация!
Доктор Чандрагупта едва не стукнулся головой о потолок, спеша к двери.
— Доктор, что случилось? — крикнул я ему вслед. — Что происходит?
— Синий код! Чрезвычайная ситуация!
— Доктор!
Я считал, что автор бестселлеров проводит свои дни, надиктовывая текст в компьютер. Карен же, казалось, большую часть времени проводила на телефоне, разговаривая то со своим литературным агентом в Нью-Йорке, то со своим киноагентом в Голливуде, то со своим американским редактором, также в Нью-Йорке, то со своим британским редактором в Лондоне.
Им было о чём поговорить: Карен ставила их всех в известность относительно изменения в своих делах в связи с мнемосканом. Я невольно подслушал некоторые из этих разговоров; я старался не слушать, но эти новые уши были такие чуткие. Все, с кем она разговаривала, приходили в восторг, не только от того, что Карен задумалась о написании нового романа — она сказала, что уже много лет не чувствовала себя такой энергичной — но и из-за шумихи, которая вокруг неё поднимется; Карен была первой в мире писательницей, совершившей перенос сознания.
Я бродил по её дому; он был огромен. Она устроила мне небольшую экскурсию по нему в первый день, но её оказалось недостаточно, чтобы проникнуться. Она сказала мне, чтобы я не стеснялся бродить где мне вздумается, и я как раз этим и занимался, разглядывая висящие на стенах картины (разумеется, только оригиналы), тысячи бумажных книг и стеклянные шкафы (именно так, во множественном числе), в которых были выставлены её награды.
Трофеи, сертификаты, фаллического вида штука под названием «Хьюго», ещё что-то, именуемое «Ньюбери», десяток других похожих, и…