Мнемозина
Шрифт:
— Может, не будем тянуть кота за неизбежное? — невежливо сказал я. — Вы меня видеть хотели?
Макаров оторвался от созерцания заката и слабо махнул рукой в сторону. Я оглянулся и увидел там бар.
— Налейте себе что хотите.
— Спасибо, я, пожалуй, обойдусь.
Макаров оглянулся и поморщился, а я поразился тому, как он внезапно сдал. Еще несколько дней назад я видел моложавого, подтянутого мужика со взглядом прирожденного хищника. Теперь передо мной стояла развалина с мутным взглядом алкаша, посеревшей кожей и безвольно оттопыренной губой. Даже костюм болтался на нем, как на вешалке, словно его хозяин внезапно похудел на несколько килограмм.
— Прошу вас, не стесняйтесь, — с трудом
Я подумал, что уже видел подобную картину в доме Рокотова, где в одиночку пила Лара, неохотно прошествовал к бару, выудил из стопки бутылок коньяк и плеснул себе в бокал на пару пальцев, но пить не стал, ожидая, когда хозяин начнет разговор. Тот вновь повернулся к окну и стукнул по нему бокалом, затем еще и еще, словно ожидая, что мойщик окно напротив оглянется и разделит с миллионером его выпивку.
— Вы были у Глеба, — произнес Макаров, не спрашивая, а, скорее, констатируя. — Черт, я надеялся, что мне удастся вытащить его из страны до того, как начнутся все эти вопросы. Интересно, как ты сумел пробраться в клинику, меня ведь уверяли, что это невозможно. Впрочем, не важно. Рокотов его там не найдет. Так ему и передайте.
— Я не сказал Рокотову где Глеб, — ответил я, решив не информировать, что даже Кеше удалось пройти там, где мог с грохотом пробиться Рокотов, и потому все заверения о неприступности клиники были пшиком. Макаров изумленно поднял брови.
— Почему? Разве не в этом заключалась ваша работа?
— Я не поверил в виновность вашего сына.
Кажется, этим откровением я сумел вызвать у миллионера тусклый, как пыльное стекло, интерес. Макаров помолчал, а затем подошел к креслу и грузно уселся, глядя на меня с обреченной усталостью.
— Да, — равнодушно произнес он. — Глеб Ксюшу не убивал.
— А вы?
Макаров растянул губы в грустной улыбке и, зажмурившись, залпом допил коньяк, а потом протянул бокал мне.
— Налей еще… Я? Нет, я ее тоже не убивал. Чего уж скрывать. Ты и так до фига знаешь, раз сумел добраться до Глеба. Тебе, наверное, это не понять, но я ее любил. И сам себя презирал за эту любовь. Она меня выжигала изнутри, но я никак не мог отказаться. Это же было ненормально, потому что я Ксюшу с детских лет знаю, всю жизнь относился к ней, как к ребенку, и надеялся, что когда-нибудь она войдет в нашу семью. Они с Глебом стали встречаться. Все было хорошо, а потом… Как-то все не туда пошло.
Я поднял бутылку, налил Макарову коньяк и толкнул по столу. Бокал не доехал до него приличное расстояние, и хозяину кабинета пришлось подняться, чтобы взять сосуд. Сделав щедрый глоток, Макаров поглядел на меня, и в его глазах вдруг вспыхнуло раздражение.
— Я говорю с тобой, чтобы ты от нас отстал, — холодно произнес он. — Это такой жест доброй воли, поскольку мне не нужна война с Рокотовым. И без нее хватает сложностей. Но отвечать за смерть его ребенка я не стану.
Мне подумалось, что в одно мгновение девочка, которую Макаров любил по его же собственному признанию, внезапно стала обезличенной разменной монетой в бойне двух капиталов.
— Сколько ей было, когда вы ее совратили? Пятнадцать? Шестнадцать? — резко спросил я. Макаров усмехнулся, не по-доброму, и в нем на миг проснулся прежний хищник. Между губ на миг мелькнули ослепительно белые для настоящих зубы, сделав хозяина похожим на крысу.
— Совратил… Это спорный вопрос, кто кого совратил. Она сама притащилась ко мне в спальню после дня рождения Глеба. Я был пьян, Наташа спала в другой комнате. Она частенько уходила, когда я напивался. Ксюша просто явилась среди ночи, оседлала меня и стала целовать, стащила трусы… Я даже не понял, кто на мне сидит. Это был просто секс на тот момент, пьяный секс, где обоим было кайфово. Да, мне нравилось. Еще как нравилось, а как это могло не понравиться? В маленькой девочке сочеталась похоть и скромность. Никто бы никогда не поверил, на какие штуки она способна. Я бы мог тебе сказать, что когда понял, кто на мне скачет, то пытался ее остановить, но ты же не поверишь?
— Не поверю, — сказал я. — Вы ведь не привыкли себе ни в чем отказывать? Даже если для того придется в чем-то ущемить родного сына.
Макаров поморщился.
— Не жалоби меня, Стахов. Да, не привык. И я понимаю, что это извращение, почти педофилия, но мне нравилось, понимаешь, осознавать, что я еще ого-го, и со мной можно вот такое вытворять: не за деньги, не за власть, не за тачку и айфон. Да, в ту ночь она меня трахнула, а потом, когда до меня дошло, кто со мной в койке, я разошелся и трахнул ее, и еще раз, и еще. Мы трахались как кролики до самого утра. Мне понравилось, потому что молодое тело — это молодое тело. А утром, когда совсем не осталось сил, она ушла обратно в гостевую комнату, потому что порядочные девочки не спят со своими мальчиками. Это вообще на сон походило, я даже сам себя спрашивал потом, не приснилось ли мне происходившее ночью, тем более, что на завтраке Ксения вела себя так, будто ничего не случилось. Я на нее глядел и в голове все переворачивалось. Девчонка была великолепной актрисой. Я даже поднялся и поглядел на свою разоренную постель, а потом скинул простыни на пол и сам унес их в машинку. Глеб ничего не узнал, Наталья тоже ничего не заподозрила. Я думал, что это кончилось. Но она не захотела ничего заканчивать.
— Сколько это продолжалось? — спросил я. Макаров пожал плечами.
— Что-то около двух лет. Нет, я пару раз пытался с ней поговорить, мол, что это все ненормально, но все разговоры заканчивались одинаково, в койке. Я не мог от нее отказаться. Это как наркота. С Ксенией я чувствовал себя моложе на двадцать лет. Мне даже виагра не нужна была, я ее хотел, как подросток. Черт, да у меня в штанах все дымилось едва я ее видел, кожа горела огнем. Мы встречались в самых разных местах: в ее квартире, в нашем загородном доме, гостиницах, однажды она пришла к нам домой, в гости к Глебу, мы смогли вырвать четверть часа, и я трахнул ее в чулане для гладильной доски и пылесоса, боясь, что нас застанут. Черт, да я каждый раз боялся, что вот сегодня — точно в последний раз, она откажет и предпочтет мне другого, какого-нибудь сопляка и потому не мог наесться ею. Но ей не надоедало. До того вечера.
Макаров допил коньяк и тупо уставился на дно бокала.
— Мне без нее тошно, — нехотя произнес он. — Это же одно и то же, что просто остаться без какой-то сучки. Мы были близкими людьми, понимаешь? Сейчас я сам себе противен, а тогда мне казалось нормальным спать с невестой сына. Когда Ксения умерла, я тоже умер наполовину, будто в бочину вцепились и кусок мяса вырвали. Вроде можно жить, только капец как больно. Хотя что тебе объяснять? Ты же не поймешь.
Волею случая я как раз прекрасно понимал, о чем он говорит, но жалости к престарелому педофилу не было. Все, что я чувствовал, было презрение, потому мне с трудом удавалось сдерживать себя в руках.
— Что произошло в тот вечер? — спросил я. Макаров выразительно поглядел на бутылку, и я поднялся и налил ему коньяку, но он не стал пить, и только вертел бокал, согревая спиртное руками.
— Накануне у Глеба была выставка. Наталья закатила скандал, облила Ксению вином и обозвала потаскухой. Наташа давно… подозревала, что у меня кто-то есть, но, видимо, не догадывалась, с кем я могу спать, оттого ее ярость была просто разрушающей. Ксения убежала, а потом позвонила мне в слезах. Я не мог приехать сразу, понимаешь? Наташа… Она моя жена.