Моё дерево Апельсина-лима
Шрифт:
— Глория оставила тебе немного фруктового салата. Я не мог глотать. Он сел и подносил к моему рту еду маленькой ложечкой.
— Теперь все прошло, не так ли сын?
Я показал головой, что да, но первые ложки, входили в мой рот с соленым вкусом. Слезы все еще продолжали катиться.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Птичка, школа и цветы
Новый дом. Новая жизнь и надежды простые, простые надежды.
Я сидел между доном Аристидесом и его помощником, на верху повозки, веселый, как
— Это идет машина португальца Мануэлья Валадареса.
Когда мы пересекали угол улицы Репрессий, далекий гудок заполнил все утро.
— Смотрите, дон Аристидес. Там идет Мангаратиба.
— Ты все знаешь, не так ли?
— Я знаю ее звук.
Лишь слышалось «цок-цок» копыт лошадей по дороге. Я осмотрел повозку, она не была новой. Наоборот. Но была крепкой и вместительной. Следующими двумя рейсами мы перевезем все наше вещи. Осёл, не казался сильным. Я хотел показаться приятным.
— У вас очень красивая повозка, дон Аристидес.
— Выполняет свою работу.
— И осёл у вас красивый. Как его зовут?
— Цыган.
Похоже, он не хотел разговаривать.
— Сегодня для меня счастливый день. Впервые я еду на повозке. Встретил автомобиль Португальца и слышал Мангаратибу.
Тишина. Ничего.
— Дон Аристидес, Мангаратиба, это самый важный поезд в Бразилии?
— Нет. Но на этой линии он самый важный. На самом деле он не обращал на меня внимания. Как трудно иногда понимать взрослых людей!
Когда мы прибыли к дому, я вручил ему ключ и попытался быть любезным…
— Хотите, чтобы я вам помог в чем-нибудь?
— Поможешь, если будешь вести себя, как следует с людьми и не мешать им. Иди, поиграй, а когда будет время возвращаться, я позову тебя.
Я спрыгнул и пошел.
— Мизинец, теперь мы будем жить всегда один возле другого. Я сделаю тебя таким красивым, что никакое другое дерево не сравнится с тобой. Ты знаешь, Мизинец, я только что путешествовал в повозке, такой большой и мягкой, похожей на дилижансы из фильмов. Смотри, все то, о чем я узнаю, я буду рассказывать тебе, согласен?
Я подошел к столбу ограды и посмотрел на мутную воду, бежавшую во рву.
— Как мы договорились с тобою на днях, назовем эту реку?
— Амазонка.
— Точно, Амазонка. Там внизу, наверное, полно каноэ диких индейцев, так же Мизинец?
— Даже не говори. Только и может быть полно каноэ индейцев.
Беседа так хорошо начиналась, а дон Аристидес уже закрывал дом и звал меня.
— Ты останешься или поедешь с нами?
— Я останусь. Мама и мои сестры уже должны подойти по улице.
И я остался, разглядывая каждую вещь в разных уголках.
По началу, то ли соблюдая этикет, то ли из желания произвести хорошее впечатление на соседей, я вел себя хорошо. Но однажды вечером я вытащил черный женский чулок. Свернул его в клубок и обрезал
Ночью каждый размышляет о своей жизни. Похоже, что новый дом поменял дух каждого. В семье воцарилась веселье, чего не было уже много времени.
Я расположился, ожидая, неподвижно у калитки. Улица была слабо освещена, стена высоких кротонов [18] затеняла углы.
Наверняка, некоторые еще работали на Фабрике, они должны выйти в восемь часов. Вряд ли они работают до девяти. Я подумал немного о Фабрике. Она мне не нравилась. Ее сирена, печальная по утрам, становилась невыносимой в пять вечера. Фабрика была драконом, заглатывающим людей каждый день и извергающим своих работников вечером, очень уставшими. И еще меньше мне нравилось, как мистер Скоттфильд повел себя плохо с папой…
18
Кротон (cr'oton) — вечнозеленый кустарник средней высоты (1,5–3 метра), с декоративной листвой.
Готово! По той стороне шла женщина. Под плечом она зажала зонтик, а на руке у нее висела сумка. Слышался шум ее башмачков ударяющих по земле своими каблуками.
Я поспешил спрятаться за калиткой и попробовал нить, привязанную к кобре. Она послушалась. Это было отлично. Тогда я хорошенько спрятался в тени ограды и стал ждать с нитью, зажатой в пальцах. Башмачки приближались все ближе и еще ближе, и бац! Начал тянуть кобру, которая медленно заскользила посередине улицы.
Но такого я не ожидал! Женщина издала крик, такой сильный, что разбудила всю улицу. Подбросила зонтик и сумку вверх и схватилась за живот, не переставая кричать.
— На помощь! На помощь!.. Кобра, люди. Помогите мне!
Везде открывались двери, и я все бросил, и побежал к дому, вошел на кухню. Открыл быстренько корзину для грязного белья, залез вовнутрь и снова закрыл крышку. Мое сердце испугано билось, и я продолжал слышать крики женщины:
— Ай! Боже Мой, я потеряю шестимесячного ребенка!
— В эту минуту я не только был напуган, а начал дрожать.
Соседи отвели ее в дом, а плач и стоны продолжались.
— Не могу больше, не могу больше! Кобра, я их так боюсь!
— Попей немного воды из апельсиновых цветов. Замолчи. Будь спокойна, мужчины пошли на кобру с палками, мачете и фонарем, чтобы светить.
Ну и шум из-за какой-то матерчатой змеюшки! Однако хуже всего было то, что из нашего дома, тоже вышли посмотреть. Жандира, мама и Лал'a.
— Но это, же не кобра, друзья! Это всего лишь старый женский чулок.
В страхе я забыл подобрать «кобру». Я погорел.
За коброй тянулась нить, а нить шла к нашему дому.
Три знакомых голоса произнесли одновременно: