Мое имя Бродек
Шрифт:
Надо все же сказать, что не все, кто встречался мне на моем долгом пути, относились ко мне, как к бродячей собаке или зачумленному оборванцу. Был также старик.
Однажды вечером я добрел до какого-то городка еще на той стороне границы, у них, у Fratergekeime, который война до странности пощадила – все его дома стояли целыми, без зияющих дыр, без сорванных крыш, и не было никаких сожженных ферм. Хорошо сохранившаяся и совершенно прямая церковь бодрствовала на маленьком кладбище, простиравшемся у ее подножия между ухоженными огородами и липовой аллеей. Лавки не были разграблены. Нетронутой была и мэрия, а в водопойных желобах у источников спокойно
Старик сидел на скамейке, приставленной к фасаду одного из последних домов деревни. Казалось, он спал, опершись обеими руками на палку из падуба, его трубка погасла. Фетровая шляпа закрывала ему половину лица. Я уже прошел мимо, когда услышал, как кто-то окликает меня тягучим голосом, похожим на дружескую руку, которую чувствуешь на плече:
– Идите сюда… Да идите же…
На мгновение мне даже показалось, что это мне снится.
– Да, я к вам обращаюсь, молодой человек!
Странным же именем – молодой человек – он меня величал. Мне даже захотелось улыбнуться. Но мышцы моего лица, моих губ и глаз уже разучились это делать, а сломанные зубы причиняли боль.
Я больше не был молодым человеком. В лагере я постарел на несколько веков. И хорошенько изучил этот вопрос. Но по мере того, как мы проходили это странное ученичество, наши тела исчезали. Я, ушедший круглым, как мячик, теперь видел, как моя кожа обтягивает кости. В конце концов мы все стали похожи друг на друга. Стали похожими друг на друга тенями. Нас можно было спутать, можно было истреблять по нескольку каждый день, потому что сразу после этого можно было добавить нескольких других, и это было совершенно незаметно. Лагерь все время заполняли одни и те же силуэты и костистые лица. Мы перестали быть самими собой. Перестали принадлежать себе. Уже не были людьми. Стали всего лишь биологической массой.
XI
Старик отвел меня в свой дом, пахнувший прохладным камнем и сеном. Предложил положить на навощенный сундук мой узелок, в котором, по правде сказать, было немного, кое-какие лохмотья, вытащенные утром из золы сгоревшей риги, да кусок одеяла, еще пахнувший огнем.
В первой комнате, с очень низким потолком и целиком обшитой еловыми досками, был накрыт круглый стол, словно меня тут ждали. На хлопчатобумажной скатерти друг напротив друга располагались два прибора, а в керамической вазе стоял букет трогательных полевых цветов, которые шевелились от малейшего сквозняка и разливали запахи, походившие на воспоминания о запахах.
В тот миг я со смесью печали и радости вспомнил студента Кельмара, но старик положил руку на мое плечо и движением подбородка пригласил меня садиться.
– Вам надо хорошенько подкрепиться и выспаться. Моя служанка, прежде чем уйти, приготовила кролика с травами и айвовый пирог. Они ждут вас.
Он ушел на кухню и вернулся с зеленым фаянсовым блюдом, на котором среди моркови, красных луковиц и веточек тимьяна лежал кролик. Мне не удавалось ни пошевелиться, ни вымолвить хоть слово. Старик подошел ко мне, обильно положил кушанье на тарелку, потом отрезал толстенный ломоть белого хлеба. Налил прозрачной воды в мой стакан. Я уже не очень понимал, где нахожусь – действительно ли в этом доме или в своих приятных мечтах, часто посещавших меня ночами в лагере.
Он уселся напротив меня.
– Позвольте мне не составлять вам компанию, в моем возрасте уже много не едят. Начинайте, пожалуйста.
Это был первый человек с уже довольно давних пор, который обращался
– Ничего не говорите, я ни о чем вас не прошу. Я не знаю точно, откуда вы идете, но думаю, что могу догадаться.
У меня возникло впечатление, что я снова стал ребенком. Делал неуклюжие жесты, торопливые, бессвязные. А он смотрел на меня по-доброму. Я набросился на еду, забыв о своих сломанных зубах, как делал это в лагере, когда охранники бросали мне капустную кочерыжку, картофелину или хлебную корку. Я съел кролика целиком, вылизал блюдо, уплел весь пирог. Во мне все еще был страх, что у меня отнимут еду, если я буду слишком медлить. Я чувствовал, что мой желудок наполнен, каким не был долгие месяцы, и это причиняло мне боль. Мне казалось, что он вот-вот лопнет и я умру в этом красивом доме на глазах моего благожелательного гостеприимца, умру оттого, что объелся после того, как был почти мертвым от голода.
Когда я закончил вылизывать блюдо и тарелку языком, подобрав пальцами все крошки, усыпавшие стол, старик отвел меня в комнату. Там меня ожидала деревянная лохань с теплой мыльной водой. Хозяин дома помог мне раздеться, усадил в лохань и вымыл меня. Вода текла по моей потерявшей свой цвет коже, ставшей зловонной от грязи и страданий, а старик мыл мое тело без отвращения, с нежностью отца.
На следующий день я проснулся на высокой кровати красного дерева, меж вышитых простыней – свежих, накрахмаленных и пахнувших ветром. Все стены комнаты были увешаны гравированными портретами мужчин с усами и в жабо, некоторые были в военных уборах. Все смотрели на меня невидящими глазами. Из-за мягкости постели мне ломило все тело. Я едва встал. В окно были видны поля, окаймлявшие городок, очень аккуратные, некоторые были уже засеяны, в других упряжки тянули бороны, которые рыхлили землю и насыщали ее воздухом, а сама земля была черной и легкой, полной противоположностью нашей, красной и липкой, как глина. Солнце висело совсем низко к горизонту, зубчатому из-за тополей и берез. А то, что я принял за восход, на самом деле оказалось закатом. Я проспал ночь и весь следующий день беспробудным мертвым сном без всяких сновидений. Я чувствовал себя одновременно тяжелым и избавленным от бремени, чье содержимое я тогда не смог бы хорошенько определить.
На стуле меня ждала чистая одежда и пара походных башмаков из крепкой упругой кожи, очень прочных, несносимых, которые и сейчас на мне, когда я пишу эти строки. Закончив одеваться, я увидел человека, глядевшего на меня из зеркала, которого, как мне показалось, я знал в прошлой жизни.
Мой гостеприимец сидел на скамейке перед своим домом, как и накануне. Потягивал свою трубку и выпускал в вечерний воздух клубы дыма, приятно пахнувшего медом и папоротником. Он пригласил меня сесть рядом. Только сейчас до меня дошло: я еще не сказал ему ни единого слова.
– Меня зовут Бродек.
Он поглубже затянулся своей трубкой, и его лицо скрылось в душистом дыму, потом сказал очень тихо:
– Бродек… Бродек… Я рад, что вы приняли мое приглашение. Догадываюсь, что вам еще предстоит долгий путь до дома…
Я не знал, что ему сказать. Потерял привычку к словам и к мыслям.
– Не подумайте ничего плохого, – продолжил старик, – но иногда лучше не возвращаться туда, откуда ушел. Помнишь ведь только о том, что оставил, но никогда не знаешь, что там найдешь, особенно после этого долгого безумия, охватившего людей. Вы еще так молоды… Подумайте об этом.