Мое кудрявое нечто

Райт Дана

Женщина всхлипывает и кидается в зал, откуда выбегает через несколько минут. Все это время я крепко прижата к Коршуну и мне не страшно. Мне обидно. Я и хотела то всего лишь забрать детские игрушки, которые надеялась найти тут. Может, еще что-нибудь из вещей папы и наши фотоальбомы.

В руках выбежавшей Миланы обычная картонная коробка, заклеенная скотчем. Она ставит ее на тумбу в коридоре. Раньше на ней стоял телефон. Я часами болтала со школьными подружками, решая задачки, удобно устроившись в кресле. Кресла теперь нет.

– Вот, там еще две коробки, – тараторит мачеха. – Больше нет ничего.

– Тащи, че замерла? – рычит Миша.

– Тяжелые они.

– Не помрешь.

Милана выносит еще две коробки, такие же, как первая.

– Фотографии тут? – гнусаво

спрашиваю я, давясь слезами.

Женщина кивает.

– А мамино кольцо?

Я хочу это кольцо. Папа заказал его где-то заграницей, чтобы сделать предложение невесте. Пусть оно будет у меня. Не важно, сколько оно стоит, это, может быть, единственная вещь, оставшаяся от нее.

– Какое кольцо? – женщина делает непонимающий вид, но мне кажется, она врет.

– Слышь, Мила, – Миша оставляет меня, аккуратно прижав спиной к стене, – я же сказал, тащи все! Или я с ОМОНом приду, и тут вообще ничего не останется!

– Продала я его, давно уже, – голос Миланы становится похож на писк кошки, которой хвост прижали.

Коршун проходит в зал, и я иду за ним. Тут почти ничего не изменилось. Добавилось техники и появился новый диван. Миша открывает дверцы шкафов, ища что-то. Достает из одного шкафа маленькую книжку, щурюсь, чтобы увидеть, что это. Паспорт.

– Отдам через неделю, когда вернешь кольцо, – гремит бешенный голос.

Я еще не видела Мишу таким. На меня он кричал по-другому.

– Где я его найду?

– Мне плевать. Не вернешь через неделю, я выгоню тебя нахрен из квартиры.

– Я заявление напишу, – угрожает Милана.

– Не забудь указать в нем на кого, – смеется гигант. – Коршун, Михаил Алексеевич.

Мачеха шарахается, видимо, поняла, что перед ней сын друга папы.

– Подождите, – теперь она говорит смиренно, поняв, что запугивать Мишу не имеет смысла. – Я сейчас.

Она скрывается в комнате. Раньше там была их с папой спальня. Теперь только ее, или ее и этого Коли.

– Не плачь, пухляш, – Миша стирает слезы с моих щек и легко щелкает по носу. – Слезы тебе понадобятся вечером, когда я буду ржать над твоими детскими фотками.

Он улыбается. Надо же, что бы ни случилось, он всегда улыбается или смеется. Стараюсь улыбнуться ему в ответ, но у меня не выходит. Зато слезы катятся не так обильно.

– Не парься, я тебе свои тоже покажу.

– Вот, – Милана возвращается из комнаты, держа в руке шкатулку, – больше, правда, ничего нет.

Узнаю ее моментально. Светлое резное дерево – ничего особенного. Она лежала на моей прикроватной тумбе. В ней мамины украшения. Папа говорил, они мои, и я смогу носить их, когда вырасту.

Руки дрожат, но я крепко сжимаю шкатулку всю дорогу до дома. В ней мамино кольцо с двумя топазами и небольшим бриллиантом, такие же серьги и кулон. Раньше там было больше украшений. Но это не важно. Эти вещи касались мамы, и я так счастлива, что не могу сказать ни слова, улыбаясь во весь рот и шмыгая носом. Машину ведет Миша, так что дома мы оказываемся всего через час.

***

Пухляш сидит в комнате уже минут двадцать. Как только зашла домой, сразу поднялась к себе и попросила дать ей немного времени. Так что я развалился в своей комнате и изучаю психологию ведения переговоров. Ничего лучшего не нашел, но заняться чем-то надо, потому как ждать без дела, когда Рита выйдет, мне невмоготу.

Из головы не выходит посещение ее квартиры. До меня понемногу начинает доходить, как ей туго пришлось. Остаться в десять лет наедине с женщиной, которой абсолютно не нужна и мешаешь.

Моя мать ушла, оставив меня одного в квартире, когда мне было четыре. Утром я проснулся и не нашел ее. Ничего необычного. Она могла уйти в магазин, или прогуляться. Да я и не помню ладом, что подумал в тот момент. Я был слишком мал. Спрашивал у няни, пришедшей через пару часов после моего пробуждения, где мама, но та не смогла ответить ничего лучшего, как "она скоро придет, малыш". Но она не пришла. В какой-то момент я просто перестал ее ждать и привык находиться в обществе няни. Не помню сейчас, как ее звали. Они часто менялись. А когда отец засунул меня в школу-пансион им. Гагарина, они перестали

быть нужны. Отец был в Чечне и редко прилетал в Москву, как-то я его целый год не видел. Моей постоянной нянькой был лейтенант Анатолий Макаров, дядя Толя. Теперь он полковник. С ним было весело. Он забирал меня на выходные и я жил в закрытой военной части, прямо в казарме. У меня была там своя койка и небольшой стол, где я мог делать уроки. Питался вместе с солдатами в столовой, ходил с ними на полигон. К десяти годам я знал все виды вооружения армии, умел стрелять из стрелкового оружия и учился водить легковые машины. Мне нравилось. Если дядя Толя не мог забрать меня, за мной приезжал какой-нибудь солдат и вез на дачу, где меня кормили и частенько оставляли одного. И я привык так жить. Я не думал о маме. Запретил себе любые мысли о ней. Она ушла, бросив меня, не озаботившись тем, что оставляет своего ребенка с человеком, который просто не имеет возможности позволить себе проводить время с сыном. Тогда шли чеченские войны, сначала первая, потом вторая. Отец старался звонить дважды в неделю, и я переживал, если звонка от него не следовало. Я знал, что однажды он может не вернуться. Смотрел новости каждый день. Когда отец приезжал у меня был праздник. Но он не мог проводить со мной много времени. То уезжал в штаб, то на учения. Такая жизнь казалась нормой. Тем более в школе у меня появились друзья. Настоящие. Мы проводили все время вместе. Я просил дядю Толю забрать на выходные парней, если их отпускали. Отпускали чаще всего только Романова. Я не знал тогда, что запрещать ему что-то было просто некому. Этот парнишка жил сам по себе и мог делать, что ему вздумается. В восемь лет он сам ходил в магазин и покупал себе одежду и еду. У него была няня, жившая с ним и охранник, следовавший за ним везде. Но мальчишка делал все сам, словно взрослый. Он казался мне таким крутым, что я и дня не хотел провести без него.

В первом классе Самойлов пригласил нас на свой день рождения на дачу в Подмосковье. Мы поехали на все выходные. В тот день я понял, насколько жалок. Нас встретила цветущая, светящаяся счастьем женщина, самая добрая в мире. Короткие светлые волосы, аккуратно уложенные в кудри, идеальное белое платье. В доме пахло едой и уютом. Все разложено по своим местам. Ни одной пылинки. Мне вдруг стало стыдно, за то, какой я грязный и неотесанный. За грязь под моими, не пойми когда стриженными последний раз, ногтями. За осознание того, что дырки на носках это не норма. И за то, что футболка с пятнами во всю грудь давно нуждается в замене. Мы спали в одной комнате, где нам разложили на полу четыре матраса. До этого момента я не знал, насколько чистыми могут быть простыни, и как приятно засыпать на свежем постельном белье. Меня просто никто не учил этому. Мне казалось нормой надеть, что первое попадется под руку, пусть это даже будет заношенная мятая майка, со свалявшимся запахом. Утром тетя Наташа заставила всех сходить в душ. А после завтрака, пока Олег, Юран и Леха играли в видео игры, отвела меня в комнату, где бережно остригла ногти и одела в новую одежду. Мне было стыдно заходить к друзьям. Я боялся, что они станут смеяться над тем, какой я никчемный. Но парни даже не обратили на это внимания. Мы были знакомы всего пару месяцев, и я не мог знать, что нормальная семья есть только у Самойлова.

После этой поездки я сжег все фотографии матери, которые смог найти дома. Посчитал, что именно она обрекла меня на тот стыд, который мне пришлось испытать за себя. За то, какой я грязный, за то, что не умею пользоваться столовыми приборами, за то, что жую с открытым ртом и что от моих носков воняет.

Я потребовал у отца переводить мне больше денег и стал покупать себе одежду сам. Иногда тетя Наташа приглашала нас в гости и водила по магазинам всех четверых, а потом мы заезжали в парикмахерскую, где нам чистили ногти и подстригали. Постепенно я привык делать все это сам. Заставил себя чистить зубы и стирать носки каждый день и часто менять футболки, принимать душ каждый вечер и убираться в комнате. Последнее как-то не прижилось, судя по тому, что сегодня мне снова стало стыдно, когда глаза пухляша ошарашенно блуждали по горам одежды, раскиданным в моем жилище.