Мое кудрявое нечто
Шрифт:
Бегу в комнату за сумкой. Мне давно пора быть в универе.
– Слушай, – его крик разносится по дому, слышу его, спускаясь обратно, – давай отметим твое согласие.
Не успеваю сбежать в сенки, как хотела. Миша выходит из кухни, и пока я несусь по коридору, ловит меня у самого выхода.
– Я же теперь могу официально делать так, – длинная рука огибает мою талию, ладонь сжимается на боку, причиняя приятную боль, он склоняется надо мной для поцелуя, улыбаясь, когда я открываю рот ему на встречу. – И так, – вторая его рука вцепляется в мою попу и придвигает меня еще ближе так, что я чувствую животом его скрытое джинсами достоинство. –
– Пусти меня! – требую я.
Еще пара таких поглаживаний, непривычных, возбуждающих, заставляющих млеть, и я не смогу сосредоточиться на занятиях. Буду думать только о том, чем заслужила такое счастье – быть в его руках.
– Неет, – стонет Коршун, – постой так еще немного. Имею я право потискать свою невесту? Ты и так слишком долго держала меня на расстоянии, пухляш, – снова касается меня губами.
– И подержу еще, – отпихиваю его расслабленное тело, парень делает два шага назад, опираясь о дверь, ведущую в сенки.
Прижимается к ней головой, закрывая глаза. Все его высоченное, плотное тело трясется, а на губах замерла открытая улыбка. Кончик его языка останавливается на верхней.
– Пухляш, ты меня в могилу сведешь, – басит он, его длинные ресницы дергаются, поднимая вверх веки. – Но, раз уж для тебя это так важно, хорошо, руки прочь, – подтверждая слова, сует руки в карманы, и его джинсы натягиваются в самом большом его месте. – Давай хотя бы сходим в ресторан, отметим.
– У меня день забит, – бубню я, пытаясь обойти его.
Но Коршун встал в дверях, загородив мой путь.
– Сколько ты еще будешь отшивать меня? – мускулы на его лице напряжены, а ладони в карманах сжимаются в кулаки. – Я не прошу интима. Я принял твое решение. Но почему мы никогда не проводим время вместе? Ты боишься меня? Ты поэтому спросила?
– Миша, пусти, я опоздаю на пары.
– Ты уже опоздала, – он смотрит на большие серебристые часы с мигающим экраном, не двигаясь с места. – Мы поговорим сейчас, или клянусь, я поеду с тобой на пары, буду сидеть рядом и не заткнусь ни на секунду. В конце концов, пухляш, я твой будущий муж, – на этих словах парень счастливо улыбается, – и если есть что-то такое, о чем ты хочешь поговорить, но стесняешься, то я именно тот человек, с которым это можно сделать. Ты можешь быть откровенна, – он знает слово «откровенно»? И умеет говорить нормально? – со мной тебе нечего стесняться.
– Ладно, – вздыхаю, нет ничего страшного, если я понемногу начну говорить с ним о переживаниях. – Миш, мне все это страшно, понимаешь? Я не знаю, как вести себя. Все эти прикосновения, поцелуи.., – краснею, рассматриваю темную точку на деревянной двери, – мне нравится… но, для меня это вновинку…
– Вновинку? Что за слово?
Что? Он не знает, что такое «вновинку»? Он вообще в России вырос? Мои глаза сейчас выпадут, а нижняя губа отвалится. Мои дети будут кудрявыми тупицами. Ну вот за что?
Парень моргает несколько раз, ожидая ответа, а потом разражается смехом. Выдыхаю. Возможно, из двоих детей не очень умным получится только один.
– Да знаю я, что это такое, – смеется Миша. – А ты должна знать, что можешь довериться мне, Рита.
Мое имя, так редко произносимое им, ласкает слух. У него оно выходит певучим, а не рычащим, как у всех.
– Какой будет наша семья, зависит только от нас. Ты можешь стесняться и бояться, что приведет
– Съездишь со мной в одно место?
Мне хочется поделиться с ним кое-чем личным, и раз уж он тоже хочет этого, я попробую открыться. Начать это делать. Он прав, только от нас зависит, в какой семье будут расти наши дети.
***
Я голоден, у меня не высохли волосы и мне капец как нужно развлечься с какой-нибудь особью нескромного поведения, потому что воздержание это то, отчего я воздерживался всю жизнь. Но раз уж пухляш решила немного открыться мне, и даже сама попросила сопроводить ее куда-то, кстати, впервые за все время нашего знакомства, я не раздумывая бегу в ее машину.
Стараюсь не возмущаться чрезмерно аккуратному стилю ее вождения. Дай ей волю, она пропускала бы всех. С другой стороны, дай волю мне, я отлавливал бы козлов, перебегающих дорогу, и садил их в железные клетки посреди этих же дорог, раз уж им так нравится находиться в этих местах. С третьей стороны, я же и сам когда-то перебегал дорогу, да и сейчас могу это сделать. Надо обдумать вопрос с клетками, как-то не гуманно получается. Блин, нафига я вообще думаю об этом?
Рита останавливает машину у двенадцати этажного дома на Смоленской набережной. В народе его называют генеральским, в советское время квартиры тут получали высшие армейские чины. Люблю этот дом. Есть в нем что-то привлекательное для меня. Возможно люди, жившие тут. Или сам сталинский ампир, резко выделяющийся из других архитектурных стилей. Не знаю, всегда любил бывать здесь. Но жить тут не могу. Да, это мой дом. Наша с отцом квартира на двенадцатом этаже. Пять комнат, шикарный вид. Квартира требует ремонта. Это не проблема, если взяться, только стоит ли? Папа хотел обновить квартиру, когда я заканчивал школу. Предполагалось, я буду тут жить, но меня сюда не потянуло. Так что квартира пустует много лет, за редкими посещениями.
– Тут я жила.., – трогательно тихий грудной голос Риты звучит ярче, чем гомон за окном машины. – С папой. Пока он не умер.
Смотрю на круглое личико. Грустит. Ну да, людям почему-то всегда грустно приезжать туда, где они провели детство. Тем более, если тут она жила с отцом… погодите-ка, что? Она тут жила? То есть мы жили в одном доме? Сколько мне было, когда отец купил дачу? Лет шесть. А… нет, малышки тогда еще не было.
Капец, я старше ее почти на десятку. Охренеть! Только сейчас понимаю, какая она маленькая. А я собираюсь построить с ней семью. Готова ли?
– Вон те окна, видишь?
Она указывает пальцем вверх на левый угол дома.
– Десятый этаж.
– Почему ты не поехала жить сюда?
Не понимаю. Ее отец погиб, когда малышке было десять. То есть, она является собственником этой квартиры. Почему девчушка поехала жить на дачу друга ее отца, если имеет квартиру в одном из элитных сталинских домов. Квартиры тут стоят не мало.
– Я не могу. Не хочу тут жить. Тут живет вторая жена папы. То есть, – пожимает плечами, – не знаю… должна жить. Я не видела ее с того раза, когда твой отец забрал меня. И, я могла бы, конечно… понимаешь, я не хочу видеть ее. И я не могу даже забрать вещи родителей. Как думаешь, там еще что-то осталось?