Мое кудрявое нечто
Шрифт:
– Выпей-выпей, тебе надо.
– Я ошалел, – говорю тихо, мне надо выговориться, – не почувствовал, не поверил ей, что не было никого. Думал, на.бать хочет. А она кричала, – в глазах становится сыро, черт, я в жизни не плакал, даже когда мама ушла, не ревел, а сейчас не могу сдержать слез. – Юр, кричала, что больно, а я… я… бляяя, – смотрю на яркий свет лампы на потолке, желая ослепнуть, чтобы больше не видеть этой картины, которая лишь теперь предстает передо мной во всей своей жуткой грязи, – я же ее всю разорвал… как она
– Зашьют, и будет как новенькая…
Спокойный, тихий, размеренный голос друга отдается в ушах больным страхом. Он спокоен! Как он мог так спокойно произнести эту страшную фразу? "Зашьют, и будет как новенькая", мол, пользуйся дальше, словно машину починили, и езди, как раньше. Поворачиваю голову к нему. На лице друга не дергается ни один мускул. Оно, мать его, спокойно… Этого человека ничто не может вывести.
– Че смотришь? – он делает глоток из стакана и снова протягивает его мне, принимаю. – Самуилыч починит твою Риту, – чеканит железный человек, – а ты будешь склеивать ее.
Не могу поверить, что он говорит это. Словно это что-то обыденное. Словно ничего страшного не случилось.
– Кусочек за кусочком, – четко продолжает монотонный голос. – Возможно повезет, и она…
– Заткнись! – рявкаю я.
– А что ты хотел услышать? – усмехается этот монстр. – Пожалеть тебя? Или ее? Не вздумай. Станешь жалеть, придется отпустить. Сам не сможешь ее каждый день видеть.
– Я не ты, – мотаю головой, пытаясь уверить себя в правдивости своих слов. – Я не хотел… это вышло случайно…
– И не оправдывай себя, Коршун. Иногда каждый из нас совершает поступки, которых мы не хотим. Но мы должны жить с ними дальше, как бы не было противно. Дашь слабину и сломаешься. Выпей, – ждет, подталкивая стакан с алкоголем к моему рту, и я вливаю в себя всю обжигающую жидкость. – А теперь закрой глаза, прокрути в башке все, что произошло, каждую мелкую деталь…
Делаю, как говорит друг. Вижу, словно в замедленной пленке, как сопротивляется девчушка, как дрожит пухленькое тельце, и как останавливается, сдаваясь. Как тонкие соленые струйки стекают из глаз на яблочные щечки и вниз.
– Возненавидь себя, отматери, разбей что-нибудь, – глаголит сухой голос, – или сломай кого-нибудь… и живи дальше… а то, что в башке прокрутил забудь, иначе тебя самого не будет.
А может, он прав? Романов знает, о чем говорит. Он уже больше года борется с тем, что натворил. И у него получается судя по тому, что Орловской явно лучше. Только я не Юран. Я не бесчувственная машина, я не могу приказать себе не думать о том, что в голове. Да и мало кто может. Мой друг словно и не человек вовсе, контроль над эмоциями его самая сильная сторона. А я…
– И ее не будет. Ненавидь себя, презирай, Коршун… но ей еще тяжелее. Ее то надо вытащить. Так что выкинь из головы слабость. Ты должен быть рядом, когда будешь нужен.
Я буду. Не факт, что буду нужен. Скорее
– Я смогу все исправить? – зачем-то спрашиваю.
– Мы можем все, чего хотим, – следует хриплый ответ.
– Романов, – открываю глаза, чтобы увидеть друга, – а ты точно человек?
– Моя жена уверена, что нет. А я каждое утро еб.шу грушу, чтобы почувствовать боль и доказать себе, что да.
Молчим пару секунд, смотря друг на друга и взрываемся хмельным хохотом. Откидывая голову на кафель стены, протягиваю Юрану пустой стакан, и он наполняет его снова. Мне необходимо это сейчас. Выпиваю половину, отвлекаясь на звонок мобильника друга.
– Тинуль, все в порядке, Рите стало плохо, перенервничала девчонка. С ней все будет хорошо, не переживай… Нет, ты не приедешь, ты останешься в отеле… ты слышала меня? Умница… Я не скоро приеду, не жди, ложись.
"Нервничает" – поясняет Романов, убирая телефон в карман брюк.
***
Мне не больно. В голове что-то кружится и гудит. Я почти ничего не чувствую. Даже руки словно ватные. Я в больничной палате. Свет приглушен. Тишина. Я помню, как Миша нес меня к машине. И мне страшно, что он где-то тут. Я не хочу его видеть. Кого бы попросить забрать мои вещи из его дома? Я могла бы пожить у бабы Кати. Хотя нет… тогда придется рассказать ей о случившемся, а в ее возрасте нельзя нервничать. Можно напроситься на постой к Хомяковой. Она не откажет. Я смогу пожить у нее какое-то время, пока не решу квартирный вопрос. Можно попроситься в "Спортивный квартал", вдруг они примут меня обратно? Так же можно снова спросить про общежитие…
– Рита, ты как?
Замираю. Это кто спросил? Поворачиваюсь на голос. Друг Миши лежит на соседней кровати в одних брюках. Его правая рука перевязана. Улыбается.
– Леша? Ты тут откуда?
– Тебе срочно нужно было переливание. У нас одна группа. И кровь в нас теперь тоже одна, так что наслаждайся, мы почти родственники.
А мы из без общей крови похожи – почему-то говорит мне сознание. У Леши почти такого же цвета волосы, а карие глаза отличаются от моих золотистым оттенком, явно выделяющимся в ярком свете больничных ламп.
Парень встает с кровати, подходит ко мне. Прикладывает ладонь к моему лбу.
– Принести воды? Или чего-нибудь еще?
Неловко прошу воды. Он отдал мне свою кровь? Мы ведь даже не знакомы ладом. Леша помогает мне выпить, потому что сесть я не смогла. В животе и ниже появилось чувство стянутости, а в голове странный, пьянящий туман. Наверное, так проявляется наркоз.
– Как чувствуешь себя? Позвать врача?
Прошу не звать никого. Леша рассказал, что Миша ждет у палаты. Не хочу его видеть. Его друг остается со мной, ведь если он выйдет, Миша поймет, что я пришла в себя.