Мое любимое убийство. Лучший мировой детектив (сборник)
Шрифт:
— И все-таки расскажите, — потребовала я еще более решительно. — Я не врач, но, безусловно, медик. А мы, конечно, говорим о проявлениях болезни. Так что можете ничего от меня не таить.
И мистер Элдридж рассказал все. О чем мне тут же пришлось пожалеть. Я-то была уверена, что ему все же видится неупокоенный дух машины и человека, обагренный кровью его дочери… Нет. Все и вправду оказалось гораздо страшнее. Настолько, что остерегусь доверить этот рассказ бумаге.
Однако я была совсем молода, ни во что сверхъестественное не верила, зато во всемогуществе медицины была уверена абсолютно. Поэтому тут же принялась убеждать моего пациента, что все его проблемы не требуют
— Но если я не пойду… — он заколебался, — его увидит кто-то другой.
— Никто не увидит! — заявила я с величайшей убежденностью.
— Нет. Вы не понимаете. Кто-нибудь обязательно окажется там — и тогда…
— Хорошо, тогда этим «кем-нибудь» буду лично я. — Боюсь, что в моем голосе звучал даже не врачебный апломб, но ласковая снисходительность взрослого, разговаривающего с испуганным ребенком. — Я согласна перенять вашу эстафету. Следующий вечер проведите дома, рядом с миссис Элдридж, а я схожу сюда, ничего, разумеется, не увижу — и со спокойной душой вернусь к вам.
— Со спокойной душой… — странным голосом повторил он.
Весь следующий день я посвятила тому, чтобы уговорить мистера Элдриджа принять мой план. И вплоть до последней минуты казалось, что все мои попытки тщетны. Но он все-таки сдался, буквально в последний момент, стоя перед дверью. Да, он согласен не идти сегодня на вечернюю прогулку по своему привычному маршруту — в том случае, если я сделаю это за него.
И я пошла.
Наверное, будь я более умелым литератором, читатель уже полностью представлял бы мои чувства в ту минуту. А так мне приходится поведать о них самой. Честно говоря, я не была так спокойна, как хотелось бы. В душе каждого человека соседствуют трус и храбрец, и моего храбреца сейчас подкармливал весь прошлый жизненный опыт, а труса — опыт последних месяцев, проведенных с этими людьми, почти побежденными своими страхами. Страхом неведомого, страхом друг за друга, страхом страха. К сожалению, на темной вечерней дороге эти древние чувства были куда убедительней, чем под кровом дома, при ярком свете керосиновых ламп, столь убедительно символизирующих Прогресс и Науку!
Тем не менее я бодро шагала по уже хорошо известному мне пути. И меньше всего собиралась задумываться о природе того ужаса, который мог быть связан с появлением призрачного автомобиля. О спиритизме, гипнотизме, телепатии и прочих пугающих новинках я тоже старалась не думать.
А вот и пункт назначения: тот участок дороги, на котором Роберт Элдридж каждый раз шарахается к обочине. Как и следовало ожидать, там пусто. Но я дала своему пациенту обещание простоять там пять минут — и это обещание сдержу.
Пять минут — долгий срок, если чего-то напряженно ждешь, особенно в вечерней тиши, под неяркими звездами. Я то и дело поглядывала на часы. Три минуты. Четыре с половиной. Без четверти пять (что, всего пятнадцать секунд прошло?!).
Пять минут. И ничего страшного. Миссис Элдридж сказала бы: «Какое облегчение…».
Я повернулась, чтобы идти обратно, — и едва сдержала весьма темпераментный возглас: мой пациент, оказывается, вместо того чтобы оставаться дома, все это время тайно следовал за мной. Сейчас он стоял на краю дороги, в дюжине ярдов от меня — и смотрел куда-то в сторону.
…Нет, не в сторону он смотрел, а назад: на автомобиль, стремительно несущийся по проселку. Еще за секунду до этого, клянусь, никакой машины там не было — но вот же она:
Я прижалась спиной к кустарнику, чтобы пропустить приближающуюся машину, — хотя и понимала, что никакой машины на самом деле нет. А вот Роберт Элдридж повел себя иначе, чем ранее. С громким возгласом «Нет, нет, никогда больше!» он шагнул на дорогу — и бампер автомобиля бесплотно ударил по нему, а потом колеса прокатились не то по его телу, не то сквозь него…
Мгновение спустя машина пронеслась мимо меня. Смотреть на нее по-прежнему было невыразимо страшно — но я не могла отвести взгляд.
В сумерках трудно судить о цвете. Однако уверена: цвет был темно-лилейный.
Все-таки медицинская сестра во мне сумела победить испуганную девушку. Я бросилась бежать не прочь, а к мистеру Элдриджу, моему пациенту. Но тут же поняла, что в моей помощи он более не нуждается.
— Это, наверное, даже лучше для него, — таковы были первые слова миссис Элдридж, когда она узнала о несчастье с мужем, — он ведь так страдал, бедный мой, бедный…
Миссис Элдридж попросила меня не покидать ее. Я не могла ей отказать. Но мне не пришлось пробыть в Чарлстауне долго: вскоре она угасла, как свеча.
…Может быть, по проселочной дороге действительно проехал самый обычный автомобиль, управляемый шофером из плоти и крови, а все остальное — эмоции, обман перенапряженных нервов? Но если человека сбивает машина — это оставляет на теле вполне вещественные и очень заметные следы. А в данном случае этого не было. Ни ран, ни ушибов, ни, в конце концов, следов на одежде. Да, вот еще что я должна сказать: грунтовая дорога была влажна от вечерней росы — но отпечатков шин на ней не осталось.
Диагноз был «смерть от внезапной остановки сердца». У врача, обследовавшего тело, не возникло даже тени сомнения. Я — единственная, кто знает: смерть Роберта Элдриджа была насильственной. Он погиб под колесами автомобиля, возникшего из ниоткуда и пронесшегося сквозь материальный мир, как тень.
Наверное, мистер Элдридж видел эту машину по-своему, иначе, чем я. Мне довелось испытать гораздо менее необоримый ужас, чем ему. Но в одном я уверена: водительское сиденье лилейного авто пустовало. Там не было ни человека, ни призрака.
Вообще никого.
Амброз Бирс
ВДОВЕЦ ТЕРМОР
Обстоятельства, при которых Джорам Термор овдовел, так никогда и не стали достоянием общественности. Разумеется, я-то в курсе, ибо я и есть тот самый Джорам Термор, и жена моя, покойная Элизабет Мэри Термор, тоже прекрасно осведомлена — впрочем, никто так и не поверил ее словам, так что тайна эта покрыта мраком и по сей день.
Когда я женился на Элизабет Мэри Джонин, она была весьма состоятельна, иначе и быть не могло — за душой у меня не было ни гроша, и сердце мое не лежало к работе ни в малейшей степени. В то время я руководил кафедрой в университете Грэймолкина, и профессорское бытие отвратило меня и от низменного физического труда, и от зарабатывания денег. Более того, я все-таки был из рода Термор, чей девиз с незапамятных времен гласил: Laborare est errare («Труд порочен»). Единственный раз семейная традиция была нарушена, и случилось это в семнадцатом веке, когда сэр Альдебаран Термор де Петерс-Термор, выдающийся взломщик того времени, принял личное участие в сложнейшей операции, затеянной некоторыми его подчиненными. Это пятно позора обрекло всех его потомков на мучительный стыд.