Могилы из розовых лепестков
Шрифт:
— Я не уверен, что моё сердце когда-нибудь исцелится.
Сгорбившись, он положил себе гору макарон и, молча, стал есть. Я заметила слезу, капающую в ароматное маслянистое месиво. Я подошла к нему и обняла, потому что не могла придумать, что ещё сказать такого, чего ещё не было сказано.
— Ты знаешь, что Блейк хотел попросить тебя выйти за него замуж? — сказал папа через некоторое время.
Я напряглась, затем отстранилась.
— Би сказала мне, что он говорил с ней об этом. Он спросил её, должен ли он отдать тебе кольцо своей матери, или ты
Моё сердце наполнилось печалью.
— Он очень, очень сильно любил тебя.
— Я тоже любила его, — пробормотала я.
Папа заправил выбившуюся прядь волос мне за ухо.
— Но не таким же образом.
— Разве два человека когда-нибудь любят друг друга одинаково? Я имею в виду, кроме тебя и мамы.
— Я любил твою мать гораздо больше, чем она когда-либо любила меня.
Я стояла как вкопанная.
— О чём ты говоришь?
— Меня словно поразила молния, но твоя мама… со временем она влюбилась в меня. Ты подумаешь, что я сошёл с ума, если я скажу тебе это, но я как будто видел, как это происходит. Однажды утром она посмотрела на меня, и в её глазах появился этот огонёк, и эта улыбка… У неё была такая красивая улыбка… — уголки папиных губ медленно приподнялись, как солнце, поднимающееся над горизонтом, — и когда она так посмотрела на меня, я понял, что она просто влюбилась в меня немного больше. Я думаю, что то же самое было и с Блейком.
Я прикусила губу, и моё сердце забилось ещё сильнее.
— Би сказала ему подождать. Она беспокоилась, что ты не сможешь не замечать его изуродованного лица. Хотя из него вышел бы отличный муж.
Я вздохнула.
— Я бы не хотела выходить за него замуж. По крайней мере, не сейчас. Не в девятнадцать.
— Твоей матери было двадцать, когда мы поженились.
— Но это было в старые добрые времена, папа, — сказала я, что вызвало его смех.
Звук казался чужим после всех этих дней траура. Мой отец был одним из тех людей, которые всегда смеялись, и у него был этот огромный, заразительный смех от живота, хотя у него не было живота, о котором можно было бы говорить.
Я ухмыльнулась и тоже бы рассмеялась, если бы в этот самый момент не прозвучал дверной звонок — Эйс и Лили. Пока я шла открывать дверь, я напомнила себе называть Эйса Крузом. Или вообще не использовать его имя. Это, вероятно, было бы безопаснее.
Я распахнула входную дверь как раз в тот момент, когда папа подошёл ко мне сзади.
— Спасибо, что вернулся так быстро, — сказал папа Эйсу. Они пожали друг другу руки, пока я смотрела на Лили, а она смотрела прямо на меня.
ГЛАВА 21. СДЕЛКА
Пока папа провожал Эйса, которого, по его мнению, звали Круз, вниз, я стояла в прихожей, созерцая его белокурую сестру.
Когда я убедилась, что папа достаточно далеко, чтобы не слышать мой голос, я спросила:
— Почему ты помогла своим врагам?
Лили поджала губы, затем подошла к кофейному столику, где нашла ручку и журнал о яхтах. Папа любил яхты. Он всегда говорил о покупке яхты — с двумя каютами, чтобы мы могли путешествовать по Великим озёрам. Но это было, когда мама была жива. Теперь, когда он был один, я не думала, что ему понадобится яхта.
Я скрестила руки на груди, когда она пролистала журнал и вырвала оттуда страницу с рекламой. Используя толстый журнал в качестве подложки, она набросала на нём слова. Её почерк был чётким и гармоничным, как будто она обучалась искусству каллиграфии. Возможно, так оно и было. Я предполагала, что фейри наполняли свою очень долгую жизнь тривиальными вещами, такими как мастерство красивого почерка. Что ещё им оставалось делать, кроме как мучить людей и присматривать за мёртвыми охотниками… а теперь и за живыми?
Она перевернула бумагу ко мне, чтобы я могла её прочитать.
«Мы не хотим, чтобы люди узнали о нас».
— Конечно, нет.
Снизу донёсся папин голос. Я не могла разобрать всех его слов, но уловила «анализ стекловидного тела», и мне не понравился подтекст. Смерть Блейка не была результатом вождения в нетрезвом виде, хотя мы пили вместе пиво. Единственным положительным результатом работы Эйса в качестве судмедэксперта являлось то, что он, конечно же, понятия не имел, как провести токсикологический анализ гелеобразного вещества из здорового глаза Блейка.
У Блейка больше не было ни здорового, ни плохого глаза.
Отогнав эту мысль, я спросила:
— Почему ты не спрятала гроб?
Она развернула бумагу в свою сторону и написала.
«Моя пыль не действует на рябиновое дерево».
Верно.
— Почему ты сделала так, чтобы это выглядело как авария?
«Легче объяснить, чем ещё один сердечный приступ, не так ли?»
Я сглотнула.
— Так, но это также наводит на мысль, что он сам виновен в своей смерти, хотя это не так.
«Не так?» — она писала.
Я отрицательно покачала головой.
«Верно… это была твоя вина».
Это выбило дыхание прямо из моих лёгких.
— Я не просила Гвенельду будить другого охотника! — я сказала это слишком громко.
Лили прищурила свои большие серые глаза.
«Разве ты не рада, что вас стало на одного больше?»
— Нет, Лили, я не рада. Потому что я не охотник.
Лили склонила голову набок и посмотрела на меня. Я узнала этот взгляд. Это был тот же самый взгляд, которым одарил меня учитель органической химии в Бостонском Университете, когда я неправильно проанализировала молекулярные формулы.
— Как там Круз?
Она нахмурилась, затем начала жестикулировать, но вспомнила, что я не понимаю языка жестов, поэтому вместо этого написала.
«Он злится из-за того, что его заперли».
— Он действительно заперт?
Она кивнула.
— На что похожа тюрьма там, где ты живёшь? Тюремные камеры и заборы из колючей проволоки?
Лили покачала головой, и её длинные прямые светлые волосы заколыхались вокруг её небесно-голубой водолазки в рубчик. Она снова прижала кончик ручки к бумаге.