Молодость с нами
Шрифт:
заведующей каким-нибудь отделом: кандидат наук, активный товарищ! И в ученый совет не Ведерникова бы, а
Самаркину… Мы должны ядро сколачивать, прочное, крепкое ядро.
Павел Петрович слушал и невольно сравнивал этот разговор с тем полуночным разговором, для которого
недавно приходила к нему домой Серафима Антоновна. Она ему страстно — говоря, что делает это как верный,
искренний друг, — доказывала, что он приносит вред институту и себе, ставя под сомнение
ведущих сотрудников, как Красносельцев. Она точно так же говорила, что надо сколачивать прочное, крепкое
ядро, но называла иные фамилии, совсем не Харитонова и не Самаркину, а Белогрудова, Красносельцева, еще
кого-то.
— Партия нам не простит нашей раздробленности, разобщенности, товарищ Колосов, — продолжал свое
Мелентьев. — Партия…
— Послушай-ка, товарищ Мелентьев, — спросил вдруг, перебив его на полуслове, Павел Петрович, — а
ты давно в партии?
— С тысяча девятьсот сорок третьего. Разве в данном случае это так важно?
— Для меня это во всех случаях важно. Особенно когда мне начинают объяснять, чего от меня требует
партия, что она мне простит, чего не простит. Я, товарищ Мелентьев, в партии с тридцатого года. До того — на
заводе был комсомольцем, а еще раньше — в школе пионером. Так что считаю себя коммунистом с первых дней
своей сознательной жизни, готовил себя к вступлению в партию, еще когда носил красный галстук на шее.
Смена смене идет! Ты слыхал такой девиз? Это был наш пионерский девиз. Мы шли на смену комсомольцам,
которые являются сменой коммунистам. Да вот так: смена смене идет!
Мелентьев посидел, пораздумывал и сказал:
— Это, понимаешь, товарищ Колосов, романтика, воспоминания, так сказать мемуары, а мы должны
жить реальной жизнью. Реальная жизнь подсказывает, что ты неправильно ведешь себя по отношению к
партийной организации. Почему ты не посоветовался со мной и так вот самолично решил: беспартийного
пьяницу в ученый совет?
— До меня уже дошли эти сплетни.
— Это не сплетни! — Мелентьев смотрел на Павла Петровича сурово и предостерегающе. — Это мнение
партийного руководства института. Ошибку надо исправить.
— А я бы вот какую ошибку исправил, товарищ Мелентьев. — Павел Петрович сказал это не без
запальчивости. — Я бы сделал так, чтобы Иван Иванович Ведерников, крупный ученый, перестал быть
беспартийным.
— Я не знаю, какой он там — крупный или некрупный ученый, но что он мелкий критикан — это уже
доподлинно известно. Он всем недоволен, он всех высмеивает. Передавали, например, что он сказал обо мне:
партийный чиновник.
— Значит, так ведешь
Мелентьев, не произнеся больше ни слова, поджав тонкие белые губы, собрал бумаги, которые он
разложил было на краю стола Павла Петровича, и вышел из кабинета. Павел Петрович нисколько не огорчился.
Мало ли у него было всяческих стычек и перепалок и с секретарями заводских комитетов, и с секретарями
райкомов! Разное говаривали друг другу, не очень-то приятное. Но что из того? Обходилось, утрясалось, в конце
концов шло на пользу дела.
Он вышел из кабинета и коридорами, лестницами, черными ходами отправился к Ведерникову.
Ведерников, как всегда, стоял возле окна и смотрел в парк.
— Вы здорово кстати, товарищ директор, — сказал он. — У меня только что обрела некие формы одна
очень интересная идея.
— Минутку, Иван Иванович. — Павел Петрович сел на стул возле стола. — Вы могли бы мне ответить
совершенно откровенно, почему вы, черт возьми, не в партии?
Вопрос, казалось, нисколько не удивил Ведерникова.
— А кто же меня примет в партию, Павел Петрович? — ответил он, снова устремив взгляд за окно, в
парк. — Я морально неустойчив. Я пьяница.
— Но вы же не родились с этим недостатком! Это же не органический порок. Было же время…
— Было. И тогда я состоял в комсомоле. Это было давно, до тридцатых годов. А потом я перерос
комсомольский возраст, подать заявление в партию не хватило решимости. Я в молодости был такой робкий,
что не только на профсоюзных собраниях, но даже на лекциях по международному положению и то сидел где-
нибудь за печкой, чтобы меня не увидели, да и не вызвали для ответа перед людьми. Вот так было дело.
Интересно, почему вы меня об этом спросили?
— Потому что считаю, что вам надо быть в партии. Я, например, без колебаний дал бы вам
рекомендацию.
Ведерников обернулся от окна, он сделал такое движение, будто собрался шагнуть в. сторону Павла
Петровича, но не шагнул, сказал:
— Большое спасибо. Но поверьте, это будет единственная рекомендация. Не только третьей, но даже и
второй для меня в нашем институте уже не найдется.
— А я вам ее все-таки дам! Делайте с ней, что хотите.
Павел Петрович ушел, так и позабыв спросить Ведерникова об осенившей его интересной идее.
Ведерников тоже не напомнил.
В седьмом часу вечера, когда Павел Петрович собрался домой, новый его секретарь, строгая и аккуратная
Вера Михайловна Донда, тоже собравшаяся уходить, подала ему конверт с надписью: “Лично”.