Молодость с нами
Шрифт:
возможное душевное счастье. Женщина отличается от вас, мужчин, тем, что вы умеете находить счастье там,
где она не умеет, тем, что вы умеете быть счастливы своим трудом, общественным положением, всем, что дает
вам это положение. А для женщины все это ничто без личного счастья, и все это приобретает для нее значение
только тогда, когда и в сердце ее входит счастье. Вы меня понимаете или нет, Павел Петрович? Почему вы
молчите?
Слушая слова Серафимы Антоновны, Павел
давно, в одном из южных домов отдыха, куда его посылал завод. Был Павел Петрович почти мальчишкой, а
москвичке Анне Марковне было около тридцати. Чем он ей понравился, что ее в нем привлекло? Только взяла
она над ним нечто вроде шефства и делала так, что без нее он не мог шагнуть шагу. И вот однажды, тоже на
скамеечке, тоже вечером, она говорила что-то такое, вроде того, что говорит сейчас Серафима Антоновна, она
на что-то или на кого-то жаловалась, говорила о чувствах, о женском счастье. Говорила очень долго. А он сидел
и из вежливости старался внимательно слушать, поддакивал, кивал головой.
Вдруг Анна Марковна, как ему тогда казалось, ни с того ни с сего почти крикнула: “Да целуй же ты меня,
дурак! Обними!”
— Дорогая Серафима Антоновна, — заговорил он, чтобы хоть как-то предотвратить возможную беду. —
Вопросы, о которых вы говорите, вечно решаются и вечно остаются нерешенными. Думаю, что и мы их тут, на
ходу, не решим. Не кажется ли вам, что уже прохладно и что пора домой? Меня, например, мои девушки,
наверно, заждались.
Серафима Антоновна посмотрела на него не то снизу вверх, не то сверху вниз — со стороны, из- под
ресниц, резко поднялась со скамьи, сказала: “Пойдемте”, — и легкой походкой зашагала по мягкой земле под
пихтами.
Потом они взяли такси, Павел Петрович довез Серафиму Антоновну до ее дома; никаких тревожных
разговоров она больше не затевала, и он, довольный этим, попрощавшись с нею, ехал один по городу. Над
городом стояла ночь, почти такая же светлая, как белые ленинградские ночи. На площадях и в скверах цвела
сирень, она была как лохматые клубы лилово-белого дыма. Несмотря на поздний час, скверы были полны
народа. Павел Петрович вспомнил: “Ведь сегодня суббота, ведь девчонки куда-то собирались меня вести, то ли
в театр, то ли в кино”.
Дверь квартиры он отворял, стараясь поворачивать ключ как можно тише, но как ни старался быть
незамеченным, войдя в переднюю, он тут же увидел их обеих. Обе стояли одетые, причесанные, с сумочками в
руках.
— Мы ждем тебя, папочка. Мы готовы, — сказала Оля так спокойно, что Павел Петрович понял, каких
усилий стоило ей это спокойствие. — Вот билеты, — продолжала она, доставая
написано: начало ровно в восемь.
Павел Петрович взглянул на часы: был второй час.
— Ну простите, ну так случилось, заговорил он, стараясь превратить все в шутку. — У меня на плечах
такое хозяйство. Вот станете директорами, сами поймете, что это такое.
— Папочка, не продолжай, — прервала его Оля. — Ты станешь сейчас что-нибудь придумывать, а тебе
очень не идет, когда ты что-нибудь придумываешь. Мы знаем все, все. Мы очень беспокоились о тебе, мы
звонили в институт, в гараж, твоей секретарше и поняли все, все!
— Ничего ты не знаешь, — сказал Павел Петрович резко и, оставив Олю и Варю в передней, ушел к себе
в кабинет.
Он постоял посреди кабинета, засунув руки в карманы пиджака. В одном из карманов он нащупал какую-
то бумагу. Это было письмо с пометкой: “Лично”. Павел Петрович присел к столу, вскрыл конверт. Письмо было
от Ведерникова. “Многоуважаемый Павел Петрович! — писал Ведерников. — Вы меня так взволновали
сегодняшним разговором, что я не смог вам толком рассказать о моей идее, о которой я только упомянул. Дело
касается создания металлорезательного станка с использованием токов высокой частоты, но совершенно нового
типа, на новых принципах”. Дальше шли формулы и расчеты. Насколько Павел Петрович разобрался в них,
станок сулил быть производительности и экономичности гораздо большей, чем все известные станки, в которых
тоже использовался соответственным образом преобразованный электрический ток.
Павел Петрович схватился было за трубку телефона, чтобы немедленно позвонить Ведерникову, сказать,
что будет его всячески поддерживать, что завтра же пригласит Николая Николаевича Малютина и поручит
конструкторскому бюро взяться за конструктивное воплощение замечательной идеи. Но в записной книжке
Павла Петровича номера телефона Ведерникова не было. Павел Петрович позвонил в справочное. Ответили,
что в списках абонентов Ведерников не значится. Тогда позвонил дежурному по институту. Дежурный долго
рылся в каких-то книгах и, наконец, сказал, что Иван Иванович живет в пригородной слободе Трухляевке, где не
только телефонов — тротуаров и тех нету, осенью и зимой люди в грязи тонут.
Павел Петрович вышел в переднюю. Оля и Варя все еще стояли там, смешные в своей обиде и очень
трогательные. Ему захотелось, чтобы не было этой ссоры, чтобы они не дулись на него. Он сказал:
— Ну что ж, пойдемте. Я тоже готов.
Взгляд его задержался на стройной Вариной фигуре. Павел Петрович даже выронил шляпу из рук. Вот,