Молодой Сталин
Шрифт:
15 декабря Дума была распущена на каникулы 4 . Сталин и Валентина отправились в Краков [158] – вероятно, по ближнему, но рискованному маршруту. В поезде двое пассажиров читали вслух националистическую газету. “Как вы можете читать такую чепуху!” – возмутился Сталин. Они с Валентиной сошли в польском городке у русско-австрийской границы и пересекли ее пешком, как контрабандисты.
Это будет самое долгое путешествие Сталина за границу. Накануне Первой мировой войны он окажется в Вене, на перекрестке цивилизаций.
158
О
Глава 31
Вена, 1913. “Чудесный грузин”, австрийский художник и старый император
В маленьком приграничном городке Сталин никого не знал. Но он прекрасно умел импровизировать. Он ходил по улицам, пока сапожник-поляк не спросил его:
– Вы нездешний?
– Мой отец тоже был сапожником, там, на моей родине, в Грузии, – ответил Сталин, знавший, что и грузины, и поляки были узниками “тюрьмы народов”. – Мне надо сегодня же перейти границу.
Поляк предложил ему помощь и не взял денег. Рассказав эту историю после революции, Сталин задумался, “точно вглядывался в прошлое”. “Хотел бы я знать, где сейчас этот человек, что с ним сталось? Как жаль, что я забыл его имя и не могу его разыскать”. Как многие, кому случилось помочь Сталину в его молодости, сапожник, возможно, потом пожалел, что не закопал грузинского гостя где-нибудь в лесу между двумя империями. Сталин никогда не упоминал, что путешествовал в компании Валентины Лобовой.
Перейдя границу и оказавшись в Галиции, Сталин хотел поскорее добраться до Ленина, но был “страшно голоден”. Он зашел в буфет на вокзале в Тшебине, где тут же оскандалился. Он подозвал официанта по-русски. “Официант то и дело провозил на тележке еду”, но на Сталина не обращал никакого внимания, пока тот не потерял терпение: “Это возмутительно! Всех обслуживают, кроме меня!” Поляк не подал ему суп, Сталину пришлось принести его самому. “В бешенстве я хватил тарелку об пол, швырнул официанту рубль и вышел вон”. Когда он добрался до Ленина, то уже сходил с ума от голода.
Мы едва поздоровались, и я выпалил:
– Ленин, дайте мне сейчас же что-нибудь поесть. Я полутруп. Я ничего не ел со вчерашнего вечера.
– Что же вы не поели в Тшебине? Там хороший ресторан.
– Поляки мне ничего не дали.
– И болван же вы, Сталин! – засмеялся Ленин. – Разве вы не знаете, что поляки считают русский язык языком угнетателей? [159] 1
Должно быть, Ленин подивился такой слепоте – или “великодержавному шовинизму” – своего предполагаемого “эксперта” по национальному вопросу. Но у Сталина постепенно развилась типично русская вражда к польской независимости.
159
Эту историю Сталин рассказывал Станиславу Коту, польскому послу, на кремлевском банкете в декабре 1941-го.
Ленин и Сталин сдружились как никогда прежде. “Меня так гостеприимно встречали! – вспоминал пожилой Сталин. – Он [Ленин] никуда меня не отпускал, уговаривал оставаться с ними; я у них завтракал, обедал и ужинал. Я только дважды нарушил установленное правило: предупредил Крупскую, что к обеду не явлюсь, и ходил в старые районы Кракова, где было множество кафе”. Любимым рестораном Сталина был “Гавелка” – он и сейчас работает на площади Главного рынка. Ленин беспокоился, если Сталин обедал в городе.
– Послушайте, старина, вы уже второй раз обедаете не с нами – мы вас что, плохо кормим?
– Нет, товарищ, мне все очень нравится, просто неловко, что вы меня всем обеспечиваете.
– Но вы же наш гость, – настаивал Ленин. – И что, хорошо вы поужинали в ресторане?
– Еда была неплохая, а вот пиво – превосходное.
– А, теперь понимаю, – сказал Ленин. – Вы скучаете по пиву. Что же, будет теперь вам пиво и дома, – и он “попросил свою тещу каждый день ставить гостю две-три бутылки пива”. Сталин был вновь тронут заботой Ленина.
“Ильич нервничал тогда по поводу “Правды”, – вспоминает Крупская. На самом деле Ленина выводили из себя сталинские примиренческие передовицы. “Нервничал и Сталин. Столковывались, как наладить дело”. Перед Лениным стояло несколько задач: он хотел утвердить контроль над “Правдой”, разработать национальную политику и продвинуть ценного соратника. Ему нужен был большевистский эксперт по национальному вопросу – не русский и, конечно, не еврей. Тремя годами ранее Ленин утверждал, что Сталин лучше разбирался в национальном вопросе, чем Жордания. В итоге он пришел к решению, которое позволило убить всех зайцев одним выстрелом: вместо возвращения в Петербург Сталину было поручено остаться в Европе и изложить в статье новую национальную политику большевиков. Сталин согласился.
Около 28 декабря 1912 года к Ленину, Сталину и Зиновьеву приехали Малиновский, двое других думских депутатов, подруга Сталина Валентина Лобова и обеспеченная пара из Вены – большевики Александр и Елена Трояновские, а также нянька их детей, латышка. Коба “говорил негромко”, но “размеренно… с неумолимой логикой… – вспоминала 19-летняя нянька Ольга Вейланд. – Иногда он выходил в первую комнату и, прохаживаясь по ней, внимательно слушал выступления товарищей”.
Сталин все еще противоречил Ленину, а Ленина громогласно защищал Малиновский – по весьма сомнительной причине. Ни Ленин, ни охранка не хотели объединения социал-демократов. Поэтому охранка велела Малиновскому держаться идей “твердой политики”; тем временем Сталин настаивал, что может перековать нескольких меньшевиков. Он надеялся, что Ленин поймет: “нужно работать и немножечко подождать с твердой политикой”. Кроме того, думской шестерке был нужен настоящий руководитель – конечно, он сам.
В письме в Петербург Сталин жаловался, что атмосфера невыносимая. По его словам, все были невероятно, чертовски заняты, но его положение было не так уж и плохо. Затем он написал почти любовное письмо старому другу Каменеву: “Целую тебя в нос, по-эскимосски. Черт меня дери. Скучаю без тебя чертовски. Скучаю – клянусь собакой! Не с кем мне, не с кем по душам поболтать, черт тебя задави. Неужели так-таки не переберешься в Краков?”
Впрочем, одного друга Сталин в Кракове нашел – Малиновского. Осужденный насильник и провокатор из охранки в это время получал баснословное жалованье – 8000 рублей в год (начальник императорской полиции получал только 7000).