Молодой Верди. Рождение оперы
Шрифт:
Андреа стал редко заходить в гостиную к жене. Он предпочитал проводить вечера в кафе и за игорными столами. Игру он вел крупную и проигрывал значительные суммы. Клара уже не раз оплачивала выданные им векселя.
К коронационным торжествам 1838 года Андреа написал текст кантаты в честь императора. Простить ему этого Клара не могла. Ненависть ее к угнетателям принимала характер протеста, глубоко скрытого и молчаливого, но тем более жгучего.
В самый разгар коронационных празднеств, торжественных процессий, парадных спектаклей и банкетов Андреа Маффеи тесно подружился с художником
И вот, в то время как Андреа в доме у Мольтени осушал кубок за кубком за здоровье и благоденствие монарха и импровизировал витиеватые тосты во славу императора, Клара проводила долгие часы в Брере, где народ толпился перед новыми работами скульпторов, перед тремя мраморными группами, где был трижды и по-разному, но каждый раз с новыми реалистическими подробностями изваян закованный в цепи Уголино, умирающий голодной смертью со своими детьми. Так — молча — протестовал Милан против навязанного стране торжества коронации Фердинанда. И вместе со всеми протестовала и Клара.
Андреа совсем перестал появляться в салоне жены. Все реже и реже бывали у Клары мило щебечущие дамы. Зато все чаще стали собираться у нее патриоты — люди, готовые отдать жизнь за счастье родной страны, страстные почитатели и приверженцы Мадзини. И хотя имя борца за освобождение родины, имя вождя и проповедника идеи народного возрождения вслух не произносилось, каждая опубликованная им в изгнании статья благоговейно прочитывалась и горячо комментировалась. Так постепенно гостиная Клары Маффеи стала местом встречи лучших людей Милана — патриотов и людей искусства. И хотя у Клары Маффеи не было определенного дня для приема друзей, все знали, что она дома каждый вечер от семи часов, за исключением тех вечеров, которые она проводила в Ла Скала.
Каждый вечер кто-нибудь заходил к ней, и в ее гостиной всегда можно было застать гостей — тесный кружок друзей или многочисленное общество.
Так было и сегодня.
Весь день лил дождь, и до восьми вечера у Клары никого не было. Она сидела одна в своем любимом глубоком кресле с вязаньем в руках. Сначала она работала очень прилежно и быстро перебирала спицами, а потом опустила вязанье на колени, прислонилась к бархатной спинке кресла, сложила руки, опустила глаза и сидела так, праздно и неподвижно.
В комнате было тепло и уютно. Горела только одна лампа, большая фарфоровая лампа под розовым абажуром на рабочем столике. Под лампой в стеклянной вазе стояли цветы — гиацинты, тюльпаны и нарциссы, и от них исходил еле ощутимый, точно разбавленный водой аромат. Было тихо — так тихо, что когда неожиданно осыпался тюльпан, Клара слышала, как лепестки его упали на стол. Кларе было очень приятно сидеть так и ни о чем не думать, и ей было хорошо оттого, что кругом так тихо, тепло и спокойно.
Но ровно в восемь в соседней комнате зашуршало шелковое платье, и в гостиную быстрыми шагами вошла донна Каролина Барбьери, давнишняя подруга
— Боже мой, дорогая, что за погода! Служанка держала надо мной зонтик, но, выйдя из экипажа, я ступила в лужу, а с зонта на меня полились потоки воды. Что за погода, боже мой! У тебя никого, дорогая? Ты совсем одна? Бедняжка!
Она обняла Клару и поцеловала ее в лоб. И вдруг увидела серого котенка, который спал, свернувшись клубочком на широком подоле Клариного платья. — Ах, какая прелесть! — Проворно нагнулась, схватила спящего котенка и стала ласкать его и целовать в розовую мордочку. А котенок вырывался у нее из рук и отталкивался от нее, и царапал, и рвал острыми когтями черный атласный лиф.
— У-y, разбойник! — Донна Каролина сбросила его на пол, потом расправила широкую юбку и села на низкий табурет у ног Клары.
— Фи, — сказала она, — какая скучная расцветка.
Клара вязала детскую кофточку из серой шерсти.
Она давно забросила вышивание красивых, но ненужных безделушек, и если брала в руки иглу или спицы, то шила или вязала теплые вещи для маленьких детей, родители которых были бедны.
Клара подняла работу поближе к свету.
— Зато не марко, — сказала она деловито.
— Но очень скучно, — настаивала донна Каролина.
— Нет, ничего, — сказала Клара, — я обвяжу это кругом цветной каемкой.
— Дай, я подберу тебе хорошие тона, — сказала донна Каролина.
Клара передала ей корзиночку с моточками разноцветной шерсти. Донна Каролина взяла корзиночку к себе на колени и наклонилась над ней.
Дамы помолчали. Донна Каролина поглядывала на дверь, которая вела в маленькую гостиную, а оттуда — в прихожую.
— Вот самые чудесные цвета, — сказала она. — Обвязывай!
Клара подняла голову, и обе засмеялись. Донна Каролина держала на ладони три клубочка шерсти: розовый, зеленый и белый — цвета национального флага.
— Я не хочу, чтобы у малютки были неприятности, — сказала Клара. — Тем более, что это мальчик.
— О, — воскликнула донна Каролина, — в таком случае это, действительно, опасно. Впрочем… — и вдруг остановилась на полуслове и сказала шепотом: — Кто-то идет, — и повернула голову к двери.
Они вошли вместе: художник Босси и доктор-алиенист Алипранди — известный психиатр. И с доктором — неизвестный человек, еще молодой, но необыкновенно бледный, бледный до желтизны, как человек, долгое время лишенный воздуха и солнечного цвета. Такими выходят из больниц и тюрем.
Клара встала навстречу гостям. Котенок, который снова заснул, свернувшись на подоле ее широкого платья, покатился по ковру и запищал.
— Мой друг, синьор Мартини, — сказал Алипранди. — Адвокат из Генуи. В Милане проездом.
— Очень приятно, — сказала Клара, — рада видеть вас.
Синьор Мартини поклонился молча и без улыбки. Лоб его перерезали глубокие морщины. Рука, державшая шляпу, казалась восковой. Доктор Алипранди оказывал ему почтительное внимание. Дамы переглянулись. Адвокат из Генуи! Как интересно! Донна Каролина взволнованно вздохнула.