Молоко волчицы
Шрифт:
Красным сено привезли на первых петухах.
Гарцев Саван получил взбучку от Спиридона. И в следующий раз взял красных обозников в плен, чему обрадовался Федор Синенкин.
Дядя Исай, брат казненного атамана, стал кашеваром, а Федькину судьбу только будут решать.
Хмельной, молодцеватый Спиридон Есаулов вышел на опушку. Малиновая черкеска, сапоги, серебряная шашка, командирский планшет - одно загляденье. Правда, в планшете нет никаких бумаг - рубаха чистая, на смерть. Сел на пенек у палатки, вскрикнул:
– Здорово, чертенок!
– Здорово, дядя!
– вздрогнул Федька.
– Ты как сюда попал?
– В плен взяли.
– Чей?
– будто не знает, спрашивает сотник.
–
– Федора Моисеевича?
– Угу.
– Отец, значит, за правильную жизнь, а санок в красные записался, супостат?
– Нибилизованный как есть!
– фальшиво хмыкнул казачонок.
– Душить их, змеят, еще в пеленках!
– мрачно изрек казак с рыжим пламенем в бороде, Алешка Глухов.
– Язык отрезать и еще кое-что, - поддержали другие.
– Господа кавалеры, воевал он по детскому несмышлению!
– засмеялся Спиридон и погрустнел.
– Может, и мы воюем так же...
Подошел Федор Синенкин. Анисим Лунь, что охлюпкой привез сыну Роману топленого молочка и пирог с капустой, сказал Федору:
– Бей, пока он поперек лавки помещается, вдоль ляжет - поздно.
И для примера решили казака посечь.
Экзекутором быть вызвался Роман Лунь. С удовольствием стащил он с парнишки штаны, примял его ноги к траве и злобно, похотливо хлестал хворостиной:
– Не бегай, сука, знай закон!
Порка пошла впрок - Федька поклялся сбежать к братцу Антону и воевать против белых гадов. Но пока Федьку приставили к быку, что тягал тяжелый пулемет "максим". Пулеметчиком был Роман Лунь. Он доверительно сказал Федьке, что порол его потому, чтобы другие насмерть не засекли, и подарил Федьке маленький браунинг. Пулемет заворожил Федьку, и он часами лежал с Лунем в кустах, изучая машину смерти. Роман баловал мальчишку, подкармливал сладостями, ночью укрывался с ним одной буркой.
Война шла и в станице, глухая, скрытная, ночная. А тут в округе появился бандит Гришка Очаков, двадцатидвухлетний парень, перестрелявший в уезде половину партийных и советских работников. Очаков был станичником.
В мирное время на углу Царской и Староказачьей улиц жил еврей-шашлычник, робкий, подобострастный. Его не трогали, но свиным ухом, разумеется, дразнили, да и сам он смеялся с казаками над своими пейсами. Фамилию взял от жены, Очаков, женился на рыхлой базарной бабе, торгующей вениками. На старости лет господь послал им сына. При крещении в православной церкви назвали его Григорием. Рыжий, с красными веснушками Гришка ничем не отличался от станичных сорванцов - скакал, стрелял, обносил чужие сады. Потом стал красть кур, овец. Однажды, переодевшись, пришел в местную синагогу, выдал себя за религиозного еврея странника, ночью выкрал у раввина тору, церемониальные чаши и ложки из серебра, добытого еще рабами царя Давида. Тору вернул за выкуп, а ложки и чаши пропил в чихирне Зиновея Глотова. Спознавшись с налетчиками соседних городков и базарной швалью, участвовал в еврейских погромах. Неожиданно исправился - пошел служить в полицию, несмотря на юный возраст, и его зауважали босяки и станционные грузчики. Когда он запевал украинские песни, люди утирали слезы. Волна революции смыла Гришку из станицы, да он и раньше бывал в Ростове и Одессе.
Ночью в чихирню Зиновея Глотова постучали. Зиновей привык к поздним посетителям, а войны и революции его не касаются - он однорукий. Вошли, рассказывала полногрудая Маврочка, жена Зиновея, матросы, со звездами на шапках. Один с забинтованным лицом - это был Гришка Очаков. Заперли дверь. Достали наганы. Стали требовать у шинкаря золото и серебряные чаши из синагоги. Зиновей отдал им последнюю выручку. Еще давай! Нету. Они привязали его к лавке и резали ремни со спины "проклятого белогвардейца", и Зиновей кончился в муках. Маврочку изнасиловали гуртом, перебили старинную
Веют ветры над чихирней, на помойке роятся изумрудные мясные мухи, ногайский кобель волочит гремящую цепь. В зеленых бутылях вино, на стойке важная бочка. Торгует криволицый, засучив рукава на тонких синеватых и тоже будто искривленных руках. Гостям прислуживает Маврочка - щеки нежнее гречишных блинов, из-под юбки пенится кружевная рубашка.
И час Мавры настал. Два подвыпивших матроса ввалились в чихирню. На круглых с ленточками шапках - звезды, на груди полосатые тельники. Маврочка так и сомлела - такие. Мигнула криволицему и с полным рогом навстречу. Ребята здоровые, молодые, а рог на стол не поставишь - надо пить до дна. Выпили. Сели - брага да чихирь. Маврочка на вино не скупится - пейте, дорогие гостечки, а деньги потом отдадите!
Вина на сей случай криволицый наварил с табаком. Пили, пили братишки и уронили головы, уснули мертвецким сном. Под чихирней два подвала. В одном приготовлена яма. Криволицый выглянул на улицу - никого. Мавра сама перетаскала спящих матросов в яму, засыпала ее, сравняла с полом и бочки на той могиле поставила. И только после этого дала волю слезам по покойнику Зиновею.
Пенится в кружках шинкарки красный чихирь. Пейте, казаки, милости просим, солдатики, заходите, люди добрые!
Приходила Февронья Горепекина, пытала Мавру: не заходили к ней два матроса? Нет, не заходили, да и всех не упомнишь - народу много. Побледнела и тут же улыбнулась шинкарка, когда пришел еще один матрос, грозный начальник чека и трибунала Быков. Он ничего не спрашивал, брагу пил да зорко смотрел на хозяев чихирни. Предложила ему Маврочка гуся жареного и вина прасковейского - не отказался, но за все заплатил сполна.
Мало знал начальник особого отряда Быков, хотя он последним видел матросов, явившихся к нему навеселе с рапортом, что прибыли для прохождения службы в его отряде. Они просили отпуск на один день, отдохнуть, и он разрешил. Из окна видел, как они стояли на улице у жаровни и пили пиво, щурясь от солнца. А потом пошли дальше. Прошли сутки - они не вернулись. Их видели на базаре, в станционном буфете, сидели они и в ресторане гостиницы "Метрополь" и - исчезли. Люди не иголки, но в те времена пропадали безвестно целые полки.
Не верилось, чтобы два кочегара с броненосца "Аскольд" дезертировали. А такой точки зрения придерживался военный комендант Синенкин. Быков, сам матрос, зло обложил коменданта. И Синенкин после того при встречах с Быковым старался его не замечать.
А скоро тому и другому пришлось спешно эвакуироваться - в станицу залетели белые.
"Генерал" Калуга, бывший жандармский ротмистр, командующий белым соединением, первым делом приказал выловить всех оставшихся - красных. Пригнать их на Пятачок перед гостиницей "Эльбрус". Сам с адъютантами сел на балконе. Балкон застлан ковром и убран розами. Красных пригнали несколько типографских служащих, верставших во время боя последний номер газеты. Генерал приказал, чтобы они на глазах людей съели часть найденного в типографии тиража большевистской брошюры. Наборщики и печатники отказались. Тогда брошюры подожгли, а с балкона, убранного розами, высунулись железные пестики пулеметов и заголосили, брызгаясь свинцовыми тычинками пуль. Ротмистр сам сидел за пулеметом и сработал чисто - в полминуты скосил кучку пленных. После этого командующий объявил станице, что он принес мир, труд, вернул старый Терек и можно приступать к жизни.