Моника
Шрифт:
– Простите, Ренато, – вмешался Ноэль. – Я забыл сказать, что донья София и Айме в Сен-Пьере со вчерашнего вечера. Может быть, я зря сообщил, что вы, возможно, будете огорчены, но донья София ответила, что вы тоже позволили огорчить их.
– Более двадцати лет моя мать не была в Сен-Пьере, – заметил недовольный Ренато. – Она всегда отказывалась сопровождать отца. Она ненавидела город, дорогу, долгую поездку. Где они? Они не могли пойти в гостиницу!
– Донья София обустроила ваш старый дом, закрытый с тех времена, когда дон Франсиско был в Сен-Пьере, это более пятнадцати
– Я откажу им в этой бессмысленной прихоти. Нечего искать в столице, а тебе, Моника, тем более. Пойдем туда. Думаю, смогу убедить их в этом. Единственное разумное, что они могут сделать – выехать этой же ночью.
– Не вези меня в своей дом, Ренато! Прошу, требую, если это нужно! Я поеду только в свой дом.
– Твой дом? Дом у пляжа? Но это немыслимо! Там даже нет слуг.
– Я хочу остаться одна, я вольна вести себя как законная супруга Хуана… и как твой противник на суде. Это место принадлежит мне, и я займу его, вопреки всему.
– Вопреки всему? Таким образом ты признаешься, что обижена на Хуана! Тем не менее…
– И тем не менее, я выполню долг, Ренато. Отвези меня домой, или я слезу с повозки и пойду пешком одна.
– Ты не можешь пойти туда одна.
– Отныне и впредь я буду одна. Пойми это наконец, Ренато. Мне нужно побыть одной, я хочу быть одна, должна побыть.
В ее глазах дрожали слезы, Ренато Д`Отремон сжал губы, чтобы сдержать вырывающуюся у него яростную фразу, и почтительно сказал:
– Хорошо, как хочешь, – повысив голос, он приказал кучеру: – Эстебан, поезжай по дороге на пляж. Мы едем в дом Мольнар.
Словно тень, Моника прошла мимо просторных темных комнат и даже не остановилась распахнуть окна. Подгоняемая шквалом отчаяния, она пробежала по большому двору к деревьям, ноги ее утопали в сухих листьях. Открыла решетчатую калитку, которая выходила на крутой берег и, повернувшись к морю, залитому серебряной луной, она застыла на темной скале. Летели соленые морские брызги, ступая по скользким камням, она дошла до края берега. Там стоял Люцифер. Она видела его качающиеся мачты, и жгучая горечь ревности прорвалась слезами, горше, чем соленая морская пена.
– Хуан, ты до сих пор думаешь о ней, принадлежишь ей. Всегда будешь принадлежать. Ты выпрашиваешь ее поцелуи, раб ее плоти. Это неправда, что она любила тебя всей душой. А есть ли у нее душа? Ее душа ничего не стоит! Как счастлив был бы ты с ней на тех диких островах! С каким желанием любил бы ее на пустынных пляжах! А я всегда буду лишь тенью, к которой однажды ты имел милосердие.
– Моника, Моника! Вы сошли с ума? Вы поскользнетесь и упадете в пропасть! Пожалуйста, отойдите. Отойдите…
Педро Ноэль подошел к Монике, силой оттащив ее от края берега, беспокойно взглянул и спросил: – Моника, что вы там делали? Неужто хотели…?
– Нет, Ноэль, я христианка.
– Почему вы стали другой? Что вас могло так изменить? Кто был с Хуаном?
– Что значит имя? – с глубокой тоской уклонилась Моника. – Завтра я лишь исполню свой долг. А теперь Ноэль…
Превозмогая душившие
– Я не могу оставить вас одну, Моника. Я попросил Ренато позволить мне вернуться, с надеждой, что мое присутствие не будет вам неприятно, что мое общество будет для вас терпимо. Но…
– Простите меня, Ноэль, но сейчас… – отказалась Моника нетерпеливо.
– Я отдаю себе отчет, что вам не до учтивости, надеюсь, не помешаю вам. У вас же был интерес, надежда, которая неожиданно исчезла. Не было адвоката в камере Хуана, была женщина, не так ли?
– Да, Ноэль, не было адвоката. Но ради Бога, не говорите ничего!
– Я буду молчать, не сомневайтесь! Конечно же мне следует молчать. Не хотите ли рассказать ему, кто был там? Крикните, забудьте о почтительности. Хватит уже, знаете? Хватит!
– Умоляю вас молчать! И оставьте меня, Ноэль. Мне ничего не приходит в голову. Мне только нужно побыть одной, оставьте меня.
– Простите, Моника. Только я понял ваши чувства, прочувствовал до конца то, что казалось невозможным. Вы, моя бедная девочка, любите Хуана.
– Нет, нет! Почему я должна любить его? – неубедительно возразила Моника. – Я чувствую к Хуану некоторую благодарность, только и всего.
– Моника, почему бы нам не поговорить откровенно? – решился Ноэль. – Не смотрите на меня, как на врага Хуана. Я никогда им не был. Не смотрите на меня как на работника дома Д`Отремон. Я был им и буду, вероятно, до самой смерти. Но чувства стоят отдельно. По правде, я не должен говорить. Это будет бестактно.
– Нет, Ноэль, не бестактно. Я прекрасно знаю, кто такой Хуан, и почему вы продолжаете служить дому Д`Отремон, хотя и держитесь в стороне. Да еще эта тайна, о которой все продолжают злословить… Судьи поймут, куда перевесится чаша весов; знает простой люд и аристократия, которая притворяется, что не видит позорное пятно; конечно же, знает губернатор, но избегает ответственности.
– Вы очень далеки, Моника.
– Нет, Ноэль. Я хотела уехать подальше, но это оказалось неосуществимой мечтой. Я очнулась возле этого моря, пляжа, на этих ногах и попала в реальность, хотя сердце отвергает эту правду. Сон остался позади на пляжах Сент-Кристофер, на старых улочках острова Саба, у источника, где отражались наши лица и души. Сон, оживший во мне, был только в разуме, а я лишь придала ему человеческое тепло. Это была иллюзия, но она уже исчезла; карточный домик разлетелся от первого ветра. Хуан был и будет, только он запутался, потерял курс. Он всегда будет чем-то, а я никем и ничем.
– Ошибаетесь. Только вы можете вытащить его из бездны, где он находится. Не бросайте его в порыве.
– Нет, Ноэль, нет. То было раньше, в единственный солнечный час моей жизни, но яркое солнце погасло, и теперь я снова бреду во мраке. Не беспокойтесь, я достаточно хорошо знакома с дорогами боли и отверженности. Я так хорошо с ними знакома, и они мне привычны, непозволительно их покидать. Это путь моей жизни, и единственная, кто в нее вторглась – это надежда. А теперь, оставьте меня, Ноэль, и будьте спокойны. Увидимся завтра на суде.