Моника
Шрифт:
Хуан яростно проговорил последние слова, уставившись на Ноэля, который переводил дух, подавленный вспыхнувшей злобой Хуана, и напрасно пытался найти слова, чтобы его успокоить:
– Хуан, Хуан, всегда тот же бунтарь, все тот же свирепый волк! Ты не знаешь, а я хочу тебе сказать, что тебя ждет законный суд и судить тебя будут беспристрастные судьи, тебя будут обвинять далеко не во всех твоих преступлениях.
– Конечно же, в похищении Моники.
– Ее нет среди обвинений. Хотя я не знаю, будет ли она говорить на суде.
– На суде? Она лично пойдет туда? Необыкновенная новость! Я думал, что полномочия в этом будут
– Моника в своем доме, думаю, что совесть ей не позволит. Также ты не прав, когда думаешь, что Ренато способен подкупить суд. Хотя и не веришь, но все будет по справедливости; Ренато – законный противник или, лучше сказать, никто иной, как твой враг.
– В таком случае, он делает только хуже, поскольку после этого я возненавижу его всей душой! Скажите ему, чтобы он был осторожен и защищался, наконец мы сможем быть настоящими и честными врагами. А теперь…
– Я не уйду без ребенка.
Оба повернули головы. Свет зарождавшегося дня проникал сквозь длинные решетки тюрьмы, освещая темного мальчика, который приподнялся с каменной скамейки, большие испуганные глаза смотрели на обоих. Властно раздался голос Хуана:
– Вставай, Колибри! Помнишь нотариуса Ноэля? Он пришел за тобой. Эта бумага подписана, чтобы освободить тебя. Освободить!
– Меня? Только меня?
– Только тебя. Полагаю, Святая Моника подумала, что этого достаточно.
– Не отравляй ребенка. Что ты знаешь? – упрекнул Ноэль. – Я пришел за тобой от имени хозяйки, сынок, сеньора Моника добилась, чтобы тебя освободили и хочет забрать к себе.
– Без капитана? Я не хочу оставлять вас, капитан! Мне хочется быть с вами! Не хочу ни с кем идти!
– Даже к хозяйке, которая так тобой обеспокоена? Ты очень неблагодарен.
– Не думаю, Ноэль, просто он не доверяет, ему пришлось этому научиться, – объяснил Хуан. И обратившись к мальчику, посоветовал: – Нет причин ей не доверять, тем более тебе. Иди к Святой Монике и служи ей, как на корабле. Ты не нужен мне здесь, а она о тебе позаботится. Для ее души он всегда будет облегчением.
– Очень сожалею, что ты не хочешь понять, что Моника ни в чем не виновата, – посетовал Ноэль.
– Ни в чем? Вы так уверены, Ноэль. Вы могли бы подтвердить с такой же уверенностью, что Ренато это делает не из-за письма Моники? Теперь она хочет помочь Колибри, конечно же в качестве искупления за неосмотрительную искренность письма, из-за которого я пребываю в Замке Сан-Педро.
– Я недостаточно знаком с Моникой, чтобы утверждать обратное, но даже если и так, то ее не в чем упрекать.
– Вам, конечно же, не в чем. Это я слишком много навыдумывал.
– Хуан, что ты пытаешься сказать? – удивился взволнованный Ноэль.
– Ничего! – звон горна донесся до их слуха, и Хуан сообщил: – Сменяется охрана. Думаю, вам нужно отправляться. Ведь ваше разрешение было не для того, чтобы посетить меня.
– Чтобы забрать Колибри, и мне действительно нужно уходить. Через два часа ты будешь на суде, и полагаю, у тебя есть хороший адвокат.
– Я сам буду отвечать на обвинения в суде, – высокомерно подчеркнул Хуан. И обращаясь к Колибри, приказал: – Будь спокоен, мальчик. Я приду за тобой сразу же, как только меня отпустят.
Он ласково погладил широкой ладонью кудрявую головку. Затем повернулся спиной,
– Благодарность, благодарность. Тем не менее, она сказала: счастье. Был такой свет в ее глазах… Почему они так светились? Она уже знала, понадеялась сбежать? Что было в ее глазах? Свет победы? Может насмешка? В ее глазах была любовь, но для кого была эта любовь?
Его руки сжали крепкие решетки, он наклонил голову и уже не смотрел на голубое небо, а лишь на темные и обточенные стены двора. Лишь волна огромной печали пронзила душу, и в этой волне его надежда потерпела крушение:
– Да, это была любовь. Любовь… для Ренато!
Гигантская волна набежала на пляж, почти у самых ног Моники, а затем море будто утихло. Свет нарождавшегося дня, тот же самый свет, который глаза Хуана видели сквозь решетки камеры, омывал с ног до головы изящную женщину, которая остановилась и устремила взор голубых глаз на широкое море. Невероятно, что она вернулась. Она была на беспокойном острове, на земле, где родилась, среди темных крутых обрывов и маленького пляжа, который был брачным ложем любви Айме и Хуана. Для чего она вернулась сюда? Что за отчаянное желание снова вонзить кинжал в рану? Что за нелепое желание убить, замучить себя, какое оскорбленное чувство толкало ее к этому месту? Она этого не знала. Словно монахиня сжимала веревки власяницы, чтобы ранить плоть, так и мысль рвала ей душу, хлестала чувства, мечты, безумную любовь к Хуану. Она подошла к входу в пещеру, как в былое время Айме, точно также произнесла имя, словно целовала его:
– Хуан, мой Хуан! – еще печальней отвергала: – Но нет. Никогда он не был моим. Никогда… Никогда… Он всегда был ее, задохнулся в ее запахе, утонул в ее грязи! Только ради нее он живет, только ее и ждет!
Она упала на колени с таким же судорожным движением, с каким обнаружила Айме в этом месте. И дала волю горьким слезам.
– Я должна забыть, должна изгнать из сердца его видение. О…!
Внезапно она подумала о Ренато, вспомнила старую любовь, которая отравляла ее отрочество, которая была для нее привычкой, которая теперь была лишь тенью в душе. Нет, она не любит больше Ренато, ее удивила мысль, что она когда-то его любила, и его изображение исчезло, и появилось более сильное видение Хуана, словно оно поднялось, вырисовывалось в форме огня, из самой глубины ее души:
– Хуан, пират. Хуан, дикарь. Хуан Дьявол…
Ее глаза рыдали, и она не могла остановить этот поток. Вопреки ее словам что-то пронзило ее сердце и плоть: руки, сжимавшие ее, губы, близкие к ее губам, взгляд ненависти или любви, горевший словно пожар в глазах Хуана.
– Любовь. Да, любовь к Айме. Любовь навсегда! Любовь, которая не кончится!
Легко и покачиваясь, с нежной улыбкой, жарким взглядом, с каким ее тело источало искушение и желание, Айме де Мольнар приближалась к Ренато, проходя через комнату, прилегающую к спальне, где на старом столе валялась куча записок и бумаг, тут же лежали закуски, бутылка холодного шампанского, ароматные фрукты и разные сласти, на которые, казалось не обращалось ни малейшего внимания.