Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)

Ле Руа Ладюри Эмманюэль

Судья.

* * *

Вторая власть теоретически была инородной сеньории-байлии; она исходит от доминиканской инквизиции из Каркассона (II, 268); у нее были свои осведомители, свои стражи порядка, свои гориллы и свои пугала: именовавшиеся скромно «служителями», при случае они наносили совместный удар по поселянам земли Айон, вынося постановление о вызове последних в суд (1,172). У инквизиции была своя тюремная канцелярия, своя тюремная стража, которые направляли набеги и облавы на катарскую Монтайю в конце лета 1308 года, у нее были свои агенты среди белого духовенства, такие как Жан Страбо, одновременно деревенский кюре, нотарий инквизиции и нотарий общины (III, 88), такие как Пьер Клерг, монтайонский кюре, брат байля и двойной агент, о котором мне еще не раз придется говорить. С другой стороны, каркассонская инквизиция направила в Памье к епископу сильную и зловещую фигуру, брата Гайара де Помьеса, доминиканца: он добросовестно участвовал во всех следственных и карательных действиях Жака Фурнье.

Третья власть — епископ Памье, теоретически контролируемый сверху папством. В свою очередь он руководил местной монтайонской «иерархией»: кюре и иногда викарием {48} , которые были ограничены еще и рамками синодальной организации. Впрочем, епископ Фурнье выступал не только лишь искусным защитником римской ортодоксии. Он заботился также о благах сего мира и пытался возложить на поселян верхней Арьежи уплату десятины ягнятами, вечную причину деревенских конфликтов. Прежний граф де Фуа Роже-Бернар, защитник своих поданных, долгое время препятствовал этому десятинному натиску. После смерти Роже-Бернара (1302) этот натиск мог развиваться беспрепятственно с начала 10-х годов XIV века; и снова с 1317 года, с начала епископата Фурнье. При участии брата Гайара де Помьеса, каркассонского эмиссара, инквизиционный трибунал епископа Памье между 1320 и 1324 годами нависнет над Монтайю как черная туча. На двоих осуществляли в нашей деревне инквизиторский кондоминиум Каркассон и Памье, что сопровождалось постоянным соперничеством в верхах.

{48}

Викарий — здесь: духовное лицо, помощник или заместитель епископа (иногда также в епископском сане), причем его полномочия могут распространяться на всю епархию либо на ее часть (викариат).

Земледелец.

Четвертая

власть, далекая, но обладающая высочайшей силой устрашения — Французское королевство. Граф де Фуа находился в фактической зависимости от этой великой силы; он был подчинен ей под нажимом различных обстоятельств. Армия суверена Парижа могла в случае необходимости прибыть на защиту «истинной веры». Великое королевство Севера вызывало, таким образом, ненависть, пропорциональную своей силе, у множества горцев, которые между тем никогда не видывали человека из страны «ойль» во плоти. Уж не думаешь ли ты, что можешь сражаться против Церкви и сеньора короля Франции? — кричит отец деревенского кюре изгнаннику Гийому Мору, некогда монтайонскому крестьянину, сделавшемуся пастухом (II, 171). «Совершенный» Белибаст превзошел это риторическое обращение; одним махом обрисовал он созвездие властей, «отечески», каждая по-своему, опекавших Монтайю (II, 78—79). Миром, — заявил он, — правят четыре больших дьявола: папа, дьявол наибольший, которого я называю Сатана; король Франции суть второй дьявол; епископ Памье — третий; инквизитор из Каркассона — четвертый дьявол.

Итак, к 1320 году в Монтайю сложилась своеобразная ситуация: в «нормальный» период в этой деревне можно было рассмотреть горское общество в миниатюре. Оно было скорее бедным, люди в большинстве не имели крупных денег, значительного престижа и заметной власти. Зато (компенсирующее преимущество) эти люди могли без особого ущерба проскользнуть в пустоты и стыки между различными внешними или высшими властями. Увы! Во времена дознания Фурнье четыре вышеупомянутые власти образуют блок, хотя и не слишком прочный. Конечно, частные войны между феодалами продолжают свирепствовать на южном склоне Пиренеев, всегдашнем отгонном пастбище монтайонцев (III, 195); но на северном склоне наблюдается стремление к коалиции политических и клерикальных сил: слабый граф де Фуа и знатные дамы, которые царят при его дворе, стелются перед агентами короля Франции и посланцами инквизиции [29] , в то время как прежний граф поощрял сопротивление мужиков десятине и старался очертя голову сопротивляться натиску Церкви и Королевства {49} . В свою очередь каркассонская инквизиция и епископ Памье идут рука об руку с Францией, которая, со своей стороны, умеет вознаградить окситанских клириков за сотрудничество. Поддержанное впоследствии Парижем Авиньонское папство будет прославлено Жаком Фурнье под именем Бенедикта XII, с 1334 года оно станет для священников, происходящих из страны «ок», источником многочисленных прелатур и синекур.

29

О политической и событийной истории графства Фуа, которая не является моей темой, см. работы региональных историков XIX в. (А. Гарригу), а также обобщающий труд Девика и Бессетта (1886 г.). В интересующие нас годы агенты короля в Лангедоке демонстрируют необычайную жестокость по отношению к соседнему графству Фуа, низводя его, по крайней мере de facto, до положения сателлита. Графство вернет свободу маневра лишь в последующий период XIV в.

{49}

В описываемое время (ок. 1320 г.) графом де Фуа был Гастон II (см. прим. 12 к Предисловию), предшественником которого являлся его отец, Гастон I (1289—1315, граф с 1302 г.). Следует отметить, что наиболее активным противником распространения влияния французской королевской власти и Церкви на графство Фуа был отец Гастона I, Роже-Бернар III (ум. 1302 г., граф с 1265 г.).

Из единства действий властей для крестьян Монтайю вытекало одно — гнет. Он сделался чувствительным с тех пор, как крестьяне пустились в религиозные споры в качестве еретиков и в возражения по поводу десятины в качестве должников. В те времена в этих местах зачастую перемещались по ночам, опасаясь поимки; лишнего старались не говорить; как в городе, так и в деревне боялись иметь слишком хорошо подвешенный язык и дать себя поймать на слове. Ходили с клинком в руках, тихим свистом подавали знак «своим». Чтобы открылась дверь, на крышу или в ставень дома близких кидали камешек. В целом режим не был полицейским в современном смысле этого термина. Но в конечном счете человек жил в кафкианском мире доносительства, если только не вел себя абсолютно безукоризненно. Даже в горах, последнем убежище свободы слова, за опрометчивое высказывание могут неожиданно «взять за глотку» кюре, байль, викарий, сосед или такая же болтушка. Несдержанность в речах оборачивается ношением двойного желтого креста, а то и тюрьмой [30] . Аномальная, искусственная ситуация, проистекающая от сочетания местного катарства с реалиями горной жизни, провоцировала классическую реакцию отрицания со стороны Церкви. Подобная чрезвычайная конъюнктура трагична для поселян, и, наоборот, в глазах холодного монстра, каковым является историк, она — на манер гистологического препарирования {50} , терзающего и убивающего объект, — дает «выгодную» возможность выделить некоторые черты монтайонского общества, в нормальное время видные плохо. Оно может быть рассмотрено, благодаря этому, вплоть до уровня клеточной и внутриклеточной структуры.

30

Простой или двойной желтый матерчатый крест, носимый на одежде, был признаком позорной, сопряженной с поражением в правах, кары (но менее суровой, чем тюрьма), которую налагали на еретиков инквизиторы.

{50}

Гистологическое препарирование — изготовление препаратов тканей живых существ, которое предполагает заключение их в среду, обеспечивающую сохранность структуры объекта.

Это требует, не уклоняясь от проблем власти, все-таки смягчить жесткость предыдущих оценок, ибо отношения крестьян Монтайю с органами власти сотканы не только из одних терний, они не сводятся к гнету со стороны одних, претерпеваемому другими. Между уровнями господ и черни существует этаж ходатаев и посредников, населенный сеньорами, ловко устроившимися дворянами, персонажами и в теле, и при деле. Когда Бернар Клерг, байль Монтайю, пытается добиться освобождения своего брата кюре, брошенного в епархиальную тюрьму, то хлопочет перед разными лицами, способными, по его мысли, повлиять на решения Жака Фурнье. Бернар подмазывает светского сеньора Мирпуа. Это стоит 300 ливров {51} . Мадам Констанции, госпоже Мирпуа, он дарит мула. Сверх того — крупную сумму Лу де Фуа, бастарду, рожденному от любви Лувы и Раймона-Роже {52} Прево {53} деревни Раба, местный представитель монастыря Лаграсс, архидиакон Жермен де Кастельно, «родственник епископа», также были подмаслены щедрыми подношениями. Всего, говорит Бернар Клерг, я истратил 14000 су за год (сумма огромная, даже для самой богатой семьи Монтайю) ради освобождения моего брата (II, 282). Прослойка ходатаев в данном случае сработала плохо: Пьер Клерг остался в тюрьме, где и скончался. Жак Фурнье оказался неподкупен. Но прослойка эта все-таки существует, играя роль посредника и всевозможного заслона от гнета власть предержащих для нуждающихся в защите подданных.

{51}

Ливр (от лат. libra — римский фунт, 489,5 г) — денежная единица Франции со времен Карла I Великого (742—814, король франков с 768 г., император с 800 г.) по 1799 г. Из-за высокой стоимости (первоначально предполагалось, что в нем должен быть фунт золота) служил преимущественно расчетной единицей, в 1667 г. был объявлен исключительно таковой (чеканка прекратилась в 1649 г.); на протяжении Средневековья и начала Нового времени содержание золота в ливре непрерывно понижалось, кроме того, существовало несколько ливров, различавшихся по месту чеканки (турский, парижский и др.). Ливр делился на 20 су; впервые чеканка серебряных су была осуществлена в 1266 г. королем Франции Людовиком IX Святым (1214—1270, король с 1226 г.), который сделал су основной денежной единицей, бывшей в обращении (то есть не расчетной). Денье — ¹/₁₂ часть турского ливра или ¹/₂₀ — парижского; денье впервые появились еще при Карле Великом. Следует отметить, что 300 ливров — огромная сумма. В описываемое время в Париже сумма годового налога с крупного прихода составляла 500 ливров, крупный судейский чиновник в том же Париже получал 100 ливров в год.

{52}

Бастард — незаконнорожденный. В Средние века это слово не имело уничижительного смысла, во всяком случае в применении к внебрачным отпрыскам знати: бастарды принадлежали к аристократии, носили титулы и т. п., хотя были (как правило, но существовали и исключения) лишены права наследовать владения и титул отца. Что же касается Лу де Фуа, графа де Раба, жившего в 1-й пол. XIV в. (генеалогия и хронология этой ветви династии графов Фуа слабо исследована), то здесь Э. Ле Руа Ладюри допустил неточность. Бастардом был не он, а его тезка (все представители этой линии носили имя Лу) и прадед, Лу де Фуа (изв. 1223—1229 г.), первый граф де Раба, сын то ли Раймона-Роже (ум. 1223, граф де Фуа с 1188 г.), то ли его сына и преемника Роже-Бернара II (ум. 1241, граф с 1223).

{53}

Прево — здесь: должностное лицо, представитель сеньора во всей сеньории или отдельной части ее; в данном случае имеется в виду прево графа де Фуа.

* * *

Если мы перейдем от проблем власти и господства к локально взаимосвязанным проблемам общественных сословий и сеньориальной системы, то возникает первая тема: расслоение в рамках самой общины между благородными голубой крови и деревенскими простолюдинами, которое не бросается в глаза. Прежде всего и проще всего по причине самой ничтожности изучаемой группы. «Три сословия» — духовенство, благородные и община города и деревни {54} — в полной красе представлены на уровне всей земли верхней Арьежи, иначе говоря, Сабартеса, рассматриваемого как таковой [31] . Численный состав жителей Монтайю слишком незначителен, чтобы подобное трехчастное деление могло установиться в пределах единственного прихода. Кюре, который к тому же в нашу эпоху был местного мужицкого происхождения, — единственный здешний представитель духовного звания. Что же касается самого существенного, местного крестьянства, то оно в данном случае было практически избавлено от касты благородных, которая была бы склонна, или не склонна, «третировать» его. В течение нашего периода единственной знатной семьей, которая эпизодически жила в Монтайю, была чета графского шателена Беранже де Рокфора и его жены Беатрисы де Планиссоль. О Беранже, который умер рано, мы практически ничего не знаем. Супруга же его весьма известна: она принадлежит к благородному сословию по рождению и по обоим своим бракам: пример этот, как и многие другие, способен, если надо, напомнить, что именно на уровне брака совершается чаще всего дискриминация по принципу «знатный — незнатный» — отнюдь, впрочем, не обязательному. Но с другой стороны, — а эта «другая сторона» перекрывает обширное поле интересов и действий — Беатриса, хотя бы и временно, вне всякого сомнения, интегрировалась в деревню (она покинет ее ради Айонского Прада, соседнего селения; потом ради понизовья, через несколько лет после смерти своего первого супруга). Это произошло посредством любовных увлечений, знакомств, круга общения и участия в религиозной жизни. В более общем плане, выходящем за рамки особого случая Монтайю, жесткие различия, существующие между благородными и неблагородными в иных регионах Французского королевства, почти не присущи — во всяком случае, в такой степени — нашим бедным пиренейским землям графства Фуа... Чудовищной, квази-расовой ненависти неблагородных и благородных друг к другу, проявление которой будет отмечено в округе Парижа во время Жакерии 1358 года {55} , нет места в верхней Арьежи, по крайней мере в аналогичной степени: здесь гораздо сильнее конфликты, противопоставляющие церковь крестьянству и дворянству, более или менее объединенным против духовенства. Многие дворяне этого маленького района Пиренеев были бедны и тем не менее не столь надменны, как обедневшие и все-таки полные спеси дворяне конца Старого порядка, которые будут служить в Бретани и Пюизе [32] {56} . В графстве Фуа безденежное дворянство пользовалось лишь скромным престижем. Обычно мною пренебрегают по причине моей бедности, — без особых эмоций заявляет дворянин Арно де Бедельяк из деревни Бедельяк. Дворяне наподобие де Люзенаков из деревни Люзенак довольствуются пищей пастухов, состоящей в основном из хлеба, кислого вина, молока, сыра. Их отпрыск, Пьер, чтобы выбиться в люди, отправляется изучать право в Тулузу; кончил он жалким поверенным на побегушках у инквизиции [33] . К такому «внекастовому» нищенству некоторых горных дворян добавляется

то, что между дворянами, с одной стороны, и «судейскими крючкотворами», законниками, письмоводителями, с другой, там существовала лишь довольно слабая дистанция. В общем, граница между дворянами и недворянами была подвижной. Текст 1311 года относительно десятины в верхней Арьежи говорит о благородных, подлых и о тех, кто пытается или пытался сойти за благородных: эта третья группа упомянута нарочно, чтобы ничего не упустить в десятинном соглашении 1311 года (III, 338). Следовательно, имелась вполне признанная, имеющая крышу над головой и даже имущество группа псевдоблагородных, рассматриваемая как таковая, в известных случаях почитаемая? На уровне повседневной жизни и отношений между людьми, особенно между женщинами, равно как и между мужчинами и женщинами, отношения благородных и неблагородных были зачастую доброжелательными и, в общем, свободными. Отмеченными, разумеется, неким минимумом различия. По правде говоря, здесь не было проблемы как таковой. Кастовый дух взыгрывал у знати (как взыгрывает и сейчас) только на уровне брачного союза. Стефания де Шатоверден вышла замуж за благородного кавалера, но позднее она отправляется в Каталонию с ткачом-катаром, братом гусятницы: все честь по чести, не так ли, с этим ткачом Стефания ткет нежную еретическую и одновременно не менее нежную душевную связь (I, 223). Госпожа Монтайю Беатриса де Планиссоль, как уже говорилось, выходит замуж за мужчин только с голубой кровью. Но она была на волосок от того, чтобы дать доказательства своей благосклонности управителю, а потом ее любовниками становились бастард и два священника неблагородного происхождения. Конечно, она измышляет себе тысячу возражений, прежде чем отдаться первому из этих клириков, но его простонародное происхождение отнюдь не рассматривалось как препятствие. Правда, с ним ее объединила общность катарской идеи; ересь, кроме всего прочего, легко попирая все кастовые барьеры, способна создавать странные постельные союзы. Но у второго священника не было того оправдания, что он еретик. Однако низкое происхождение не помешало ему обладать Беатрисой и даже состоять с нею во внебрачном сожительстве. Переходя к более повседневному и еще более традиционному типу отношений, можно констатировать, что дамы знатного рода и крестьянки не стеснялись поболтать при встрече; при случае благородная и неблагородная могли обняться и поцеловаться как родные. Не будем примешивать к подобным порывам, совершаемым от простоты душевной, наши современные идеи. Не будем усматривать в этом какой-то лицемерный патернализм или скорее материализм, для видимости, «для галерки» перебрасывающий мостик через непреодолимую пропасть, которой, с нашей точки зрения, суждено разделять касты или даже классы. На деле, и первое впечатление здесь самое верное, этой пропасти почти не существует, по крайней мере на уровне общения, которое в данном случае отличается симпатичным отсутствием кастового духа и, соответственно, стремления обособиться.

{54}

Представления о трехсословной структуре общества возникли в Средние века не позднее X в. и приобрели более или менее законченный вид во Франции к нач. XI в. (ученые доныне спорят о том, насколько эти средневековые представления восходят к весьма древним — не позднее сер. II тыс. до н. э. — воззрениям индоевропейцев о трех функциях общества: административно-сакральной, военной и хозяйственной, каждая из которых воплощается в социальных либо возрастных группах). Согласно этим представлениям, земное общество есть несовершенное отражение небесной иерархии чинов ангельских и состоит из трех групп: молящиеся (то есть духовенство), обеспечивающие небесное благословение земным делам, воюющие (то есть рыцарство и — шире — вообще светская знать и светские власти), обеспечивающие защиту общества извне и мир и справедливость внутри его, трудящиеся, то есть те, кто обеспечивает хозяйственное благополучие общества. Эти сословия не равны, но смысл и оправдание свыше получают только как части целого, и каждое из сословий обязано перед Богом выполнять свои функции; стержнем общества, скрепой, соединяющей сословия, является монарх. Подобные воззрения были весьма широко распространены, с 1302 г. во Франции действовали и, временами, оказывали немалое влияние на политику страны Генеральные Штаты — высший законосовещательный орган государства, состоявший из трех палат, в каждую из которых входили депутаты от одного из сословий. Помимо Генеральных действовали и провинциальные штаты, созывавшиеся по сословному принципу в рамках одной какой-либо территории.

31

См. примечательный десятинный текст 1311 г., где весомо представлены все три «составляющие». Текст этот, извлеченный из «Картулярия Фуа», см.: Diwernoy ]. Le Registre... Vol. Ш, p. 337-341. О Сабартесе см. ниже, гл. XVIII.

{55}

Жакерия — крестьянское восстание 1358 г.; название получило от насмешливого прозвища крестьянина — «Жак-простак». После тяжелого поражения Франции в ходе Столетней войны, после пленения короля Иоанна II Доброго (1319—1364, король с 1350 г.) в битве при Пуатье в 1356 г., в стране разразился тяжелый экономический и социальный кризис. В частности, усилилось налоговое бремя, ибо дополнительные налоги должны были пойти на уплату выкупа за плененного короля (2,5 миллиона ливров золотом, что являлось совершенно фантастической суммой — доходы казны Франции в хорошие годы составляли 500—800 тысяч ливров), и, что особенно важно для крестьян, весной 1358 г. была введена дополнительная барщина для восстановления разрушенных в ходе войны замков. «В стране началось возбуждение, то тут, то там крестьяне собирались группами и, по словам хронистов, говорили, „что все дворяне опустошили королевство Францию, что они позволили пленить и увезти в Англию короля”, „что дворяне, которые должны их охранять, решили совершенно отнять у них имущество” и потому „будет великим благом уничтожить всех дворян” Восстание началось в конце мая 1358 г. в местности вокруг г. Бове и охватило значительную часть Северной Франции» (Гуревич А. Я., Харитонович Д. Э. История Средних веков. М., 1994. С. 211). В средневековом сознании человек являлся не столько суверенной личностью, сколько частью некой группы, в данном случае, сословия, ответственным за всех сочленов своего сословия; функция и личность, эту функцию исполняющая, не разделялись, посему, если сословие не исполняло свою функцию, члены этого сословия не имели права на существование, на жизнь. И поэтому «„жаки” стремились истребить всех дворян и, захватывая замки, убивали всех благородных без различия пола и возраста. Одновременно с этим они заявляли о своей преданности престолу и помещали на знаменах королевский герб» (Там же). В июне 1358 г. войско «жаков» было разбито. «Началась расправа над крестьянами... Только за две недели после поражения было убито 20 тыс. крестьян (Там же. С. 212).

32

Retif de La Bretonne, ed. 1970

{56}

Накануне Великой французской революции значительная часть французского дворянства жила крайне бедно: «В 1725 году финансовое ведомство собирало сведения о доходах дворянства. Выяснилось, что в Нижней Оверни около 20 процентов дворянских семей получают менее 500 ливров годового дохода. Такой уровень доходов уже не позволял вести приличествующий их сословию образ жизни. Земли разорявшихся дворян скупало богатое местное дворянство и буржуа, а сами они начинали заниматься ремеслом, мелкой торговлей или наниматься на ферму, что считалось несовместимым с сохранением принадлежности к привилегированному сословию» (Пименова Л. Дворянство накануне Великой французской революции. М., 1986. С. 43). Французский историк Альбер Матьез (1873—1932) для обозначения этого бедного предреволюционного дворянства использовал выражение «подлинный благородный плебс» (Матьез А. Французская революция. Ростов-на-Дону, 1995. С. 25).

33

III, 57 (Бедельяк); Duuernoy J1961, p. 18 (Люзенак).

Еще одним свидетельством отсутствия дистанции является тот факт, что в весьма детальном регистре Жака Фурнье антагонизмы между знатью и простонародьем не играют основной роли. Конечно, они существуют и могут даже быть серьезны. По крайней мере, два благородных, шателен Жюнака (который боялся доноса на себя как катара) и дамуазо {57} . Раймон де Планиссоль были повинны в убийстве крестьян-соседей соответственно в Жюнаке и в Коссу [34] . Кроме того, взимание «податей» [tailles] (в пользу Церкви?) вызвало в 1322 году во все том же приходе Коссу попытку Гийома де Планиссоль: он ссылался на свое благородное достоинство, чтобы обосновать некую, так сказать, фискальную привилегию, которая его персонально избавила бы от уплаты упомянутых «податей». Вот откуда ропот среди простолюдинов (III, 351)...

{57}

Дамуазо — здесь: молодой человек благородного происхождения, еще не возведенный в рыцарское достоинство.

34

III, 276-277, 347 Добавим, что в Тиньяке Симон Барра, шателен Акс-ле-Терма, велел утопить местного байля (I, 281).

В самой Монтайю я не отметил ни единого конфликта подобного типа; антагонизм (неоспоримый) между крестьянской семьей Клерг (один из членов которой являлся сеньориальным байлем) и частью жителей развивался никак не на манер протеста против знатных. В общем, борьба неблагородных против благородных в рассматриваемую эпоху в верхней Арьежи была феноменом лишь эпизодическим, если не «эпидермическим» {58} . Его надо отнести к категории подобных или более важных конфликтов, которые поднимают некую часть населения против той или иной категории реальных или мифических врагов, коими могут быть прокаженные, евреи, катары... а то и ростовщики, священники, прелаты, монахи, французы, инквизиторы, женщины, богачи... {59} Таким образом, нет оснований преувеличивать злобу наших поселян против знати. Это не главный фактор социальной напряженности. Такое миролюбие крестьянства по отношению к дворянству может объясняться многими мотивами: мне кажется, они связаны со своеобразным характером окситанской цивилизации в ее экономических, социальных, культурных аспектах...; я думаю, например, об относительной ничтожности сеньориальных угодий, обычно являвшихся держанием благородных; я думаю и о реальных положительных качествах, которыми и кичится, и тяготится знать нашего Юга, скорее привлекательная, чем отталкивающая. Но такого рода весьма общие объяснения, о которых я, тем не менее, скажу несколько слов, слишком далеко выходят за рамки монографии о крестьянстве. В нашем исследовании они не более чем дополнительная пружина. Добрые (относительно) отношения между благородными и «низкими» представляют, с моей точки зрения, данность. Впрочем, данность не самую главную, поскольку знать и благородные вмешиваются пусть порой и ярко, но, в конечном счете, случайно в нормальную или аномальную жизнь, которую ведут обитатели Монтайю. (Все было бы иначе в других деревнях, где пребывание такого-то сеньора и такого-то дворянина есть фактор постоянный, а не одномоментный или эпизодический.)

{58}

Эпидермический — поверхностный, от «эпидерма (эпидермис)» — поверхностный слой кожи и, шире, вообще внешняя поверхность.

{59}

Здесь Э. Ле Руа Ладюри, скорее всего, имеет в виду распространившиеся с кон. XIII—нач. XIV вв. и спорадически прокатывавшиеся по всей Западной Европе до XVIII в. страхи, в первую очередь страхи перед «чужими» в самом широком смысле этого слова. Эти «чужие» — еретики для католиков, католики для еретиков, бедные для богатых, богатые для бедных, евреи для христиан, даже женщины для мужчин — считались слугами Дьявола и посему подлежали отвержению и даже уничтожению. Подробное описание этих страхов дал французский историк Жан Делюмо в книге «Страх на Западе (XIV—XVIII вв.). Осажденный град», вышедшей в 1978 г.; следует отметить, что Ж. Делюмо в ряде мест своего исследования ссылается как раз на данный труд Э. Ле Руа Ладюри.

Временами возникает впечатление, что борьба между благородными и неблагородными в нашем маленьком уголке Пиренеев была почти так же несущественна, как в наши дни гипотетический конфликт между теми, кто награжден орденом Почетного легиона {60} , и теми, кто им не награжден. При всем анахронизме и чрезмерности, подобное сравнение, по-видимому, обладает демонстрационной ценностью: в конечном счете, благородное звание едва ли превосходило достоинством награду или медаль, передаваемую из поколения в поколение [35] , при соблюдении достаточно строгой эндогамии {61} награжденных. Надо ли добавлять, что на высоте 1300 м, в деревнях, где благородное сословие было почти таким же убогим, как и «низкое», речь может идти разве что о шоколадной медальке? Разгрызть её можно с наслаждением [36] , но обладание столь скромным знаком отличия не порождает интенсивной социальной ревности. Какое отличие от баталий в долине Сены: сорок лет спустя столкновение со знатью примет там облик расового конфликта…

{60}

Орден Почетного легиона — во Франции учрежденная в 1802 г. почетная корпорация, стилизованная под средневековый светский рыцарский орден. Этот орден имел свои высшие органы — капитул, великого магистра, различные звания: командоров, офицеров, кавалеров (то есть рыцарей) Почетного легиона. Со временем превратился в орден в современном смысле — даваемый за заслуги почетный знак, звания стали степенями ордена.

35

Знать той эпохи — это, прежде всего, «сообщество наследников» (Duby G. 1972, p. 811, 822; Heers ]. Le Clan..., p. 23).

{61}

Эндогамия — обычай, предписывающий заключение брака в пределах определенной социальной, профессиональной или родственной группы.

36

См. гл. IX.