Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)
Шрифт:
В этих условиях Монтайю представляется мне прежде всего архипелагом domus, каждый из которых обозначен — один положительно, другой отрицательно — по отношению к разным религиозным течениям.
Крестьяне и пастухи Монтайю осознают эту ситуацию: для земледельца Гийома Бело и для братьев Пьера и Гийома Мори, пастухов, которые во время прогулки проводят неформальный учет в своей деревне, последняя делится на некоторое количество верующих и неверующих семей — «вера», о которой идет речь, это, разумеется, ересь. Среди домов, которые оба Гийома (Бело и Мори) прямо называют «верующими» — дом Моров, дом Гилаберов, дом Бене, дом Бернара Рива, дом Раймона Рива, дома Мори, Ферье, Бейлей, Марти, Форе, Бело [57] . Одиннадцать «верующих» домов соответствуют часто нуклеарным семьям, состоящим каждая из двоих родителей и их детей; однако один из одиннадцати еретических domus не вписывается в эту элементарную «модель», поскольку туда входит старуха мать (Гийеметта «Белота») и ее четыре взрослых сына, в то время еще холостые. В целом, согласно этому перечню, одиннадцать «верующих» домов населяет 36 человек еретиков. Этот итог, однако, не может рассматриваться как окончательный: применительно к многим семейным парам, названным в рамках того или иного верующего дома, Бело и братья Мори называют лишь имена мужа и жены; они не упоминают имена детей, которые, возможно, воспринимаются нашими свидетелями как нечто несущественное [58] .
57
III, 161. Этот список неполон: Мори и Бело не упоминают большую семью Клергов.
58
Далее (см. гл. XIII) приведен более полный список детей.
То, что domus не всегда тождественен с мнениями каждого из его членов в отдельности, подтверждается дальнейшим ходом инвентаризации: Мори и Бело говорят о существовании в Монтайю нескольких «независимых» еретиков; эти «одиночки» не привязаны ни к одному domus, который мог бы целиком рассматриваться как «верующий». Еретиков «вне дома» (III, 162) девять человек: в их числе две семейных пары (Витали и Форы), которые, по-видимому, живут в домах, принадлежащих другим; две замужние женщины (которые, возможно, расходятся во мнениях со своими мужьями); наконец, одна незаконнорожденная и два усыновленных, упомянутые отдельно.
Ряд других домов в Монтайю не воспринимаются как «верующие», но они все стоят на позиции благожелательного нейтралитета по отношению к катарству: такова, например, семья Лизье (III, 162, 490), которой нечего опасаться, говорят Мори и братья Бело, после убийства врага катарства Арно Лизье. Действительно, после смерти Арно семья Лизье попадает под влияние Клергов и даже в личный сераль кюре: Пьер Клерг делает Грациду Лизье своей подружкой.
Католицизм в Монтайю также представлен домами: Жан Пелисье, подсобный работник и пастух, говорит о существовании в деревне пяти нееретических домов. Это сама семья Пелисье, видимо, «ненуклеарная», поскольку она включает пять братьев, по крайней мере несколько из которых уже стали взрослыми [59] ; дом На Карминага (буквально — «госпожи» Карминага), матери братьев Азема (и действительно, они порой проявляли более чем сомнение по отношению к ереси [60] ); также дом Жюльена Пелисье, дом Пьера Ферье (который позже, по словам Мори и Бело, станет симпатизировать альбигойцам), наконец, дом женщины, именуемой На Лонга, матери Гозьи Клерг, которая, в свою очередь, вошла в семью Клергов, но не стала еретичкой, как они.
59
III, 75. Нуклеарная семья состоит только из супругов и несовершеннолетних детей. Если с парой живут другие взрослые или другие лица, связанные родством или свойством, семья становится большой, а не нуклеарной.
60
I, 279.
Итак, в целом, исходя из учтенных домов, одиннадцать семей еретиков, пять католических семей; несколько семей, сменивших принадлежность (как, например, дом Клергов), а также несколько смешанных домов, или нейтральных, или внутренне раздробленных, или, наконец, населенных людьми с раздвоенным сердцем, непостоянными и легкими на измену (II, 223). Список неполон, поскольку Монтайю в 1300 — 1310 годах насчитывала, видимо, около 200 жителей, то есть по меньшей мере сорок домов. Но из этих сорока домов большая часть в тот или иной момент проявляла слабость перед искушением ересью; в целом, согласно двум хорошо осведомленным очевидцам, Гийому Матею и Понсу Риву, в Монтайю было лишь две семьи, которые не были затронуты ересью (I, 292). Что до Гийома Отье, катарского миссионера, который также в восторге от Монтайю, от кюре Клерга и от семьи Клергов (Нет, — говорит он, — мне нечего опасаться ни со стороны кюре Клерга, ни со стороны дома Клергов. О, если бы все кюре мира были такими же, как в Монтайю...), то он другим образом подтверждает высказанную Матеем и Ривом мысль о «двух лишь антикатарских домах», поскольку он пишет: В Монтайю есть лишь два человека, которых мы должны остерегаться [61] . Два антикатарских дома, говорят Рив и Матей, то есть два антикатарски настроенных человека, по одному на дом, как заявляет со своей стороны Гийом Отье.
61
I, 279. Речь идет о Пьере Азема и о ком-то другом, не названном.
Все наши горцы хором и с большим убеждением подчеркивают мистико-религиозную силу domus как возможной исходной матрицы воззрений отдельного человека. И наоборот: как одна свинья с цепнем изводит весь свинарник, человек, тронутый догматическим изъяном, моментально заражает им весь свой дом. Наши очевидцы могли бы подписаться под латинской фразой, которую я переделываю к случаю: cujus domus, ejus religio {75} . Скажи мне, каков твой дом, и я скажу, какова твоя вера. Конечно, случаются промахи, но они подтверждают регулярность явления. И лишь со смертельными ударами инквизиторского террора, начиная с 1308 года, лопается цельная сеть катарских domus Монтайю, а деревня приобретает трагический вид корзины с крабами, где каждый стремится ускорить конец соседа, напрасно надеясь отсрочить тем самым свой собственный.
{75}
Чей дом, того и вера (лат.). Парафраз принципа, положенного в основу Аугсбургского религиозного мира 1555 г., закончившего войну между католиками и протестантами в Германии: Cujus regio, ejus religio — «Чья власть, того и вера», то есть религию населения той или иной территории, входившей в состав Германии, определяли правители этой территории (князья, правительства вольных имперских городов).
Но какой бы ни была эта драматическая развязка, очевидно, что для жителей Монтайю дом (осталь) занимает стратегическое положение во владении благами этого мира. Послушаем по этому поводу Жака Отье, который приспосабливает к пониманию слушающих его пастухов из Арка и Монтайю катарский миф о грехопадении. Сатана, — говорит Жак Отье, — проник в Царствие Небесное и возгласил бестелесным обитателям его, что он, дьявол, владеет еще лучшим раем... Души, я проведу вас в мой мир, — добавил Сатана, — я дам вам быков и коров, богатства, жену-подругу, и у вас будут ваши собственные остали, и у вас будут дети... и вы больше будете ликовать при виде ребенка, когда он у вас родится, чем наслаждаясь покоем, который есть у вас здесь, в Раю (III, 130; II, 25). Осталь помещается, таким образом, после коровы и женщины, но прежде ребенка в иерархии основных благ.
С точки зрения юридическо-магической или, пожалуй, этнографической, арьежский осталь, как и андоррская casa, является чем-то гораздо большим, чем совокупностью смертных индивидов, составляющих соответствующий круг домашних. Пиренейский дом является юридическим лицом с неделимой собственностью [62] и обладает определенными правами: они состоят в собственности на земельный участок, в пользовании общинными лесами и высокогорными пастбищами, solanes или soutanes {76} прихода. Осталь (или casa) является, следовательно, некоей целостностью: он является «продолжением личности своего покойного хозяина»; он считается «истинным владельцем всех благ, составляющих хозяйство» [63] . И это тем более важно, что в нашей деревне крестьяне, мелкие или крупные, являются действительными владельцами; можно даже сказать, что они являются фактическими собственниками своих полей и лугов, которые составляют большую часть используемой территории, за вычетом лесов и пастбищ [64] .
62
Platon С., 1902-1903, р. 16, 49 et passim.
{76}
Пастбища (оксит.).
63
Ibid., p. 16. Платон не учитывает — и ошибается — нищету ряда домов.
64
Крестьяне Монтайю, несмотря на исполнение некоторых сеньориальных повинностей, являются de facto собственниками своих полей и лугов (см. также: Bonnassie, t. II, p. 248 — 264). Тот факт, что местный земельный рынок мало активен и даже отсутствует, не подрывает, но, в конечном счете, подкрепляет эту констатацию. Очевидно, следует исключить из крестьянской «собственности» сеньориальные угодья (тридцать гектаров?), а также леса и пустоши, контролируемые, в силу неясных причин, сеньорией-байлией-шателенией и тем, кто представляет общину.
В Монтайю у каждого дома есть своя звезда, своя судьба, «к которой покойные остаются причастны» (I, 313—314). Для того чтобы оберечь эту звезду и эту судьбу, в доме хранят кусочки ногтей и пряди волос покойного главы семьи. Волосы и ногти, поскольку они продолжают расти и после смерти, являются носителями особенно мощной жизненной энергии. Благодаря использованию этого ритуала дом «пропитывается определенными магическими чертами личности» и оказывается способным передать их другим членам линьяжа {77} . Когда помер Понс Клерг, отец кюре Монтайю, — рассказывает Алазайса Азема (там же), — жена его, Мангарда Клерг, попросила меня да еще Брюну Пурсель отрезать у трупа пряди волос, что росли около лба, да кусочки всех ногтей на руках и на ногах, и все это для того, чтобы в доме покойника и дальше оставалась удача. Мы, стало быть, закрыли дверь дома Клергов, в котором лежало мертвое тело, обрезали волосы и ногти у покойника и отдали их Гийеметте, служанке в доме, а уж та отдала их Мангарде Клерг. Это «подрезание» волос и ногтей сделано было после того, как ополоснули водой лицо умершего (поскольку в Монтайю труп целиком не обмывают).
{77}
Линьяж — род, отличающийся от архаического, первобытного рода меньшим масштабом, четкими экономическими связями, развитым семейным сознанием; осознается своими членами как совокупность потомков по прямой линии определенного и известного по имени предка (а не мифологического первопредка).
У истока этой практики мы видим одну из крестьянок Монтайю, Брюну Виталь. Она посоветовала Мангарде Клерг, вдове почтенного Понса, уважить этот старый обычай. Госпожа, — сказала Брюна Мангарде, — я слыхала, что если с покойника взять пряди волос и обрезки ногтей с рук и ног, то этот покойник не утащит с собой счастливую звезду и удачу вашего дома (там же). Другая женщина из Монтайю, Фабрисса Рив, дает по тому же поводу несколько дополнительных уточнений. По случаю смерти Понса Клерга, отца кюре, — объясняет Фабрисса, — много людей с Айонского края пришли в дом кюре, сына Понса. Тело положили в тот «дом в доме», что называют «foganha» (кухня); оно не было еще завернуто в саван. Кюре выгнал тогда всех из дома, кроме Алазайсы Азема и Брюны Пурсель, побочной дочки Прада Тавернье. Женщины эти остались одни с покойником и с кюре; женщины и кюре взяли с усопшего пряди волос и обрезки ногтей... Был потом еще слух, что кюре совершил то же самое с трупом своей матери (I, 328). Эти рассказы подчеркивают предусмотрительность наследников, которые не хотят, чтобы покойник унес с собой даже часть удачи domus: они выгоняют многочисленных посетителей, пришедших выразить соболезнование; они запирают дверь; они закрываются в кухне, которая является домом в доме; тело не обмывают из боязни смыть с него вместе с водой драгоценные частички, которые могут быть на его коже и покрывающей ее грязи. Эти предосторожности можно сравнить с теми, о которых говорит Пьер Бурдье по поводу кабильского дома: там также предпринимают все возможные меры для того, чтобы покойник во время его обмывания и путешествия к могиле не унес с собой барака [baraka] этого дома. [65] {78}
65
Bourdieu P. Esquisse d une theorie de la pratique. Geneve, Droz, 1972.
{78}
Пьер Бурдье (р. 1930) — французский социолог, профессор социологии в Коллеж де Франс, член Института Франции (аналог нашей Академии наук). Первые из его публикованных в 1960-е гг. работ посвящены Алжиру. Кабилы — этнос в горных районах Северного Алжира, принадлежащий к берберской группе афразийской языковой семьи, потомки древнего населения Северной Африки, жившего там до арабского вторжения в 690—709 гг. Барака — у кабилов особое свойство дома в широком смысле (то есть и жилища, и домашнего очага, и проживающих там людей), облегчающее жизнь в нем, дающее счастье, удачу. П. Бурдье переводит это понятие французским словом facilite — «легкость, отсутствие затруднений», а также «способность» (Bourdieu Р. Esquisse d’une heorie de la pratique. P. 54, n. 69).
Даже если не заходить так далеко и оставаться в «иберийской» зоне пиренейских цивилизаций, можно видеть, что баски также устанавливают непосредственную и устойчивую связь между умершими и домом. «Мертвые, вместо того, чтобы принадлежать потомкам, продолжают принадлежать дому и разлучаются со своими потомками, когда те покидают дом», — пишет Кола в своей книге о баскской могиле. Этот автор также указывает, что за домом сохраняется право владения или собственности по отношению к семейным могилам на кладбище [66] . Что же до жителей Монтайю, то они осознают ту могущественную связь, существующую между покойным и его domus (слово domus понимается здесь в двойном и нераздельном значении места проживания и семьи). Алазайса Форе из Монтайю встречает однажды на площадке перед местным замком Бернара Бене, который, как и она, монтайонец; она несет на голове пустую корзину (I, 404). Бернар хочет донести каркассонскому инквизитору о «еретикации» [«heretication»], которой подвергся покойный Гийом Гилабер, брат Алазайсы. Она приходит в ужас и утверждает, что готова тут же сделать все что угодно, чтобы защитить память своего брата. Действительно, память о нем оказывается под угрозой, равно как и его domus, в силу эффекта обратного действия. Я сказала Бернару Бене, — рассказывает Алазайса, — что я дам ему полдюжины баранов, или дюжину баранов, или все, что он только ни захочет, чтоб избежать этого проклятия, которое принесло бы злосчастье и проклятие моему умершему брату и его domus.
66
Colas L. La Tombe basque. Bayonne, 1923. Vol. I, p. 46. Он цитирует Di Bildos (Gure Herria, dec. 1921, «Psychologie des Basques»).