Монтаж памяти. Книга вторая
Шрифт:
И вот уже на следующий день она в три часа ночи возвращается с двумя подругами после тусовки. Туфли держит в руках. После ударной дозы алкоголя говорит исключительно на иностранном языке, а их она знает целых три. В волосах какие-то блестки. Дома все кресла завалены одеждой – перед выходом долго не могла выбрать, что надеть. Всюду включит свет и забудет его выключить.
Он укладывает их спать на диван и кровать, осторожно перешагивая, как по минному полю, только вместо мин разбросанные туфли на шпильках и миниатюрные сумочки-конверты. Ей, конечно же, вздумается принять ванну. Он, боясь, что
Утром весь этот женский батальон ждет кофе, стакан воды, аспирин и омлет. Он с ними не завтракал, ограничиваясь только приветствием: «Доброе утро, пьянчужки». И уходил в автомастерскую. Михаил мог бы никуда и не идти после бессонной ночи, ведь сам себе начальник, но знал, что щебетание на их кухне затянется ещё на полдня.
Сначала всё это дико раздражало. Пьяный иностранный лепет казался притворством и кокетством. Да и не дело замужней девушке шататься с подругами допоздна. Он пытался её перевоспитать, слепить под себя, но шли месяцы их брака, а ничего не менялось. Жена делала всё по-своему.
У Миши же был единственный друг. Лисейкин. Бывший одноклассник, почти, как брат. Теперь стал настоящим ферзём и франтом – возглавляет отдел маркетинга в известном холдинге, владеет собственным магазином мужской классической одежды и тягает штанги почти каждый день в тренажерном зале. Лисейкин тоже женился. Два года назад. Пробовали дружить семьями. Не вышло. Парень гадко обращался со своей женой: высмеивал её в присутствии гостей, бросал яблоко через стол, как собаке, а по пятницам ходил налево, если удавалось кого-то подцепить. Сначала после свадьбы уговорил девушку бросить университет, а теперь понукал за то, что она сидит дома без работы.
Дружба сошла на нет, когда Лисейкин, вдрызг пьяный, начал признаваться в «чувствах» Мишиной жене, стоило другу отойти на кухню за соусом.
Порой жена скрывала свои чокнутые поступки, чтобы Мише спокойнее дышалось. В свой двадцать пятый день рождения встала пораньше, выскользнула из дома. И лишь из её инстраграма он узнал, что жена, не обмолвившись ни с кем словом, пошла прыгать с веревкой с двадцатиметрового моста над рекой ради забавы и острых ощущений.
Дозвониться до неё было невозможно: то телефон разрядился, то где-то оставила, то на беззвучном.
Он не одобрял такое поведение, но ведь знал, на ком женился. И несмотря на все её выходки, был счастлив. А сейчас его жизнь превратилась в стоячую зеленеющую от тины воду.
Когда по меньшей мере раз в месяц приходили штрафы за превышение скорости, он грозился забрать ключи от машины. И даже забирал. Она же просто начинала насвистывать или напевать какую-то весёлую песенку, собирать разбросанные вещи по дому, пока он взывал к её совести.
Они опаздывали, опаздывали из-за неё. Везде. В доме его родителей гости по часу ждали их появления, чтобы сесть за стол. Мать шипела на него, она ведь всю жизнь проработала в школе и привыкла к дисциплине. А жена только и твердила: «Леди лучше опоздать, чем прийти раньше».
По той же причине не посмотрели ни одного фильма в кино с самого начала. При посадке в самолет весь зал международных
А ещё он ужасно ревновал. С той самой секунды, как понял в первую брачную ночь, что она не девственница. Он был уверен в обратном, судя по её реакции на его ласки во время осенней поездки в лес. Тогда ведь она помчалась от него, как заяц от волка.
Его мучила мысль, что она, возможно, любила сильнее кого-то до него. Вдруг её прежний мужчина был более искусным любовником? А если она не любит? Ведь она ни разу не сказала ему этих слов.
Из ревности же он уговаривал её оставить работу. Его молодая и хорошенькая куколка непременно там кому-то понравится. Денег вполне хватало на двоих. Конечно, не на все её капризы, ведь она была страшной мотовкой.
Но работа привлекала её не материальными благами. Ей нужна была публика, в которой она могла самовыражаться. И независимость, запасной выход, чтобы уйти, если потребуется.
Любые его строгие запреты приводили к сексуальной голодовке. А этого он никак не мог выдержать. Он даже однажды пнул со злости по дверце шкафа в спальне (и ходил потом с гипсом на большом пальце), но её это нисколечко не вывело из равновесия. Как бы он не пытался быть строгим мужем, ругать и отчитывать её, ничего не выходило, она вила из него верёвки.
Всё заканчивалось полной его капитуляцией, возвращением ей ключей от автомобиля, извинениями, цветами, ну и, конечно же, трепетом от переплетения рук, касания обнаженных бёдер, скольжения губ, словно всё снова в первый раз. Приходилось мириться с тем, чтобы втискиваться между её работой, хобби и друзьями.
1860 год
Звук гонга. Это мне знакомо – оповещение о завтраке или ужине.
Неужели я жива? Всё ещё жива.
Ощущение, что горло сковало, опухло. Наверное, Бенни меня душил.
Резко откидываю одеяло, чтобы осмотреть рану, из которой сочилась кровь перед моей отключкой.
Ох, ну и ну! Ничего! Даже шрама нет.
Что за чертовщина?
В комнате мрачно, сыро и холодно. Она небольшая, но есть всё, что нужно. За окном серость, дождь и густой туман, из которого видны лишь трубы, высоченные дымящие трубы.
Хотя… все-таки здесь не всё, что нужно. Нет зеркала.
На стуле висит клетчатое платье. Всё те же нижние юбки, кринолин и панталоны. Что-то остается всегда неизменным. Что ж, по крайней мере, судя по одежде, я не рабыня, не горничная и не в сумасшедшем доме, ведь дверь легко открывается.
Думай, думай. Как же всё это работает? Надо найти рычаг для выхода из игры, которая становится всё опаснее.
Какого поведения от меня ждут для завершения этих скитаний по чужим телам? Может быть, я каждый раз совершаю одну и ту же ошибку? Или это наказание за что-то, как у Данте. Интересно, изменилась ли я с того момента, как попала сюда? Стала ли лучше или хуже, смелее, добрее, чем была до потери памяти?
Что же общего было во всех этих непонятных перемещениях? Так… Ну, во-первых, мне приходилось кем-то притворяться, кем я не являюсь. Хотя… Я ведь не знаю, что я за человек на самом деле.