Моран дивий. Стезя
Шрифт:
– Ну, дед, ты бессовестный, - удивилась Наталья, направляясь в кухню.
– Сходи, сходи, дорогуша, - напутствовал её вредный старик.
– Может, сухарь какой завалялся за печкой или сахарок в мышеловке... Я не побрезгую с голодухи-то.
– И зачем вот так людей в гости звать?
– доверительно поделился дед со мной.
– Чтоб потом тебя, жадюгу, на каждом углу позорили за твой пустой чай? Я вот помню, наприглашала как-то Милка гостей...
– Дед!
– не выдержал Григорий.
– Хорош трепаться! Если есть что сказать - говори. Если нет - будем решать. Поздно уже. Мне заступать скоро в дозор.
Дед
– Я вот интересуюсь, Петруша, какие распоряжения ты надеешься получить от магистрата? Думаешь, тебя там выслушают, похлопают по плечу и разрешат выгнать княжича из Юрзовки на все четыре стороны? Как не крути, ребятки, вам всё равно придется с ним возиться. Сам Магистр против воли Морана не пойдёт. И к другим воротам его не отправит. Потому что чем меньше знающих о существовании нашего князюшки - тем лучше. Да и дорога кратчайшая к полянам - через Юрзовку. Твои действия сейчас - приглядеть за ним, оберегая и скрывая от охотников, в ожидании аудиенции у Магистра. Потому как если они до него доберутся - тебя точно не похвалят. Ну а потом... Нетрудно предположить какие распоряжения получит наш старшина.
Дед оживился, отвлёкшись на выставляемые перед ним блюда с пирожками, бутербродами и сладостями.
– Вот теперь тебя люблю я, вот теперь тебя хвалю я...
– бормотал он весело, зависая над бутербродами.
– Так что, - заметил дед, надкусывая один из них, - отринь эмоции, Петруша. И здраво взгляни на ситуацию. А ещё лучше - перестань слушать свою вздорную бабу. Пирожки у неё, конечно, знатные, а вот мозги - куриные.
– Ах, мозги у меня куриные, чёрт ты старый!
– возопила Наталья, хватая блюдо с пирожками.
Дед среагировал мгновенно, вцепившись в противоположный край.
– Оставь, женщина!
– загремел он грозно.
– На чужой кусок не разевай роток!
Наталья в сердцах плюнула на чисто выметенный земляной пол и отпустила тарелку. Дед тут же умиротворился и продолжил жевать.
– Конечно, куриные, глупая ты баба! Это ж ты подзуживаешь мужика своего прогнать Димитрия? Сыночку радеешь, это понятно. А Петра под монастырь подводишь, заставляешь булавой старшинской рисковать...
– Ну, так что решать будем, други?
– нервно воззвал Григорий, поглядывая на часы.
– Оставляем княжонка или как?
– Мы не будем ничего решать, - мрачно продекларировал старшина, поднимаясь из-за стола.
– Мы будем выполнять рекомендации Магистра, которые после встречи с ним я вам озвучу. До тех пор, Дмитрий Алексеевич, можете заниматься своими делами.
– Ну, что ж, и на том спасибо, - буркнул я.
– Хоть не выкинули за химо, добрые люди.
– Напрасно ты нас, княжич, добрыми людьми ругаешь, - ухмыльнулся Григорий, пробираясь на выход.
– Если магистрат отдаст тебя мне в мои добрые лапы - для подготовки в целях переброски на территорию вероятной исторической родины - уж я над тобой славно покуражусь. Тебе армия райскими кущами вспоминаться будет.
Бадарины тоже направились к выходу, Наталья убирала со стола, гневно громыхая посудой, отец и сын Панько о чём-то тихо переговаривались, наклонившись друг к другу. Я, оглянувшись в поисках Ксени и нигде её не обнаружив, вышел из освещённого пространства беседки под ночное весеннее небо. Достал сигареты, закурил, рассеянно глядя на подмигивающие мне в чернильном сумраке звёзды и с недоумением переваривая прошедший совет. Перед этой молчаливой, вечной, постоянной, всеобъемлющей, такой знакомой и реальной ночью с её звуками и шорохами, ароматами и звёздами всё происходящее со мной стало казаться театром абсурда. Впрочем, как следует погрузиться в осознание невероятности происходящего мне не удалось. За спиной послышалось шуршание шагов. Я молча протянул сигареты остановившейся возле меня тени.
– Благодарствую, - сказал Семёныч.
– У меня свой табачок, ядрёный. Я уж к нему привык.
Он прикурил от моей сигареты, сплюнул табачную крошку.
– Ты не торопишься, княжич? Хочу тебя в гости позвать.
– Куда мне торопиться?
– Ну... Может, тебе койку греют в доме одной симпатичной ведьмы? Почём мне знать о твоих делах?
– Выпить у тебя есть?
– Как не быть. Найдём для хорошего человека.
Мы побрели вдоль ночной улицы с лениво побрёхивающими на нас собаками, одуряющим запахом сирени, цветущей степи и горьким послевкусием моего унижения.
* * *
На кладбище было темно. Разросшиеся липы, посаженные заботливыми родичами в изножии ухоженных могилок ревниво прятали от яркой луны оберегаемые ими кресты и плиты. Скоро, уже совсем скоро, в начале июня, они зацветут, разливая над местом последнего успокоения аромат мёда и жизни. Аромат сладкий и крепкий - до ломоты в костях, до тягостного томления внизу живота... Нет, наверное, ничего более несовместимого со смертью, чем это солнечное, медовое, пчелиное дерево, привитое к скудной степной почве как будто нарочно для отрицания послесмертного небытия.
Я старался не отставать от Семёныча, уверенно шагающего по узким извилистым тропкам между могил. Типичное сельское кладбище - без планировки, аллей, шлагбаумов и бюро ритуальных услуг. Только небо, степной ветер, полынь и земля, близость к которой ощущается здесь так сильно, как нигде более. И только здесь не страшит будущее с ней единение - с такой тёплой, душистой и родной.
Вскоре мы вышли из-под сени деревьев и стали пробираться меж редко разбросанных, заросших холмиков со старыми покосившимися памятниками, ржавыми оградками и печатью беспризорности и забвения. Здесь, на открытом месте, ничто не препятствовало белому лунному потоку изливаться на землю, порождая глубокие чёрные тени от холмиков и крестов. Возле одной из неухоженных могил Семёныч остановился.
– Здесь, - сказал он тихо.
На еле заметном, почти слившемся со степью холмике торчал покосившийся, серый и растрескавшийся от времени и непогод крест без каких-либо указаний на покоящегося под ним: ни имени, ни даты. Ни фотографии, ни эпитафии.
– Здесь твоя мать и похоронена, княжич.
Я опустился на землю, прислонившись спиной к соседнему, более крепкому кресту. Покопавшись в своих чувствах, не нашёл среди них ни душевного трепета, ни скорби, ни слёз. Никак невозможно было совместить этот холмик в степи и живую юную Свенку, тепло рук которой я ещё помнил после встречи в Моране. Это там я чувствовал и тоску потери, и радость встречи. А сейчас я просто устал шагать в такую даль - кладбище от посёлка было сравнительно далеко.