Моран дивий. Стезя
Шрифт:
– Где мне искать тебя?
– сказал я вслух.
Леся обернулась, дёрнула рукой, зажатой в пальцах Бажины. Мора посмотрела на меня тяжело и сумрачно.
– Пора, - сказала она и повела за собой покорно переставляющую ноги яську.
Прежде чем скрыться в зарослях, Леся приостановилась, обернулась и, всё-таки высвободив руку из цепкого капкана, прищемившего её красную варежку, помахала мне на прощанье тонкими пальцами. В сером рассвете первого зимнего дня её рука тускло блеснула белым золотом кольца в виде замысловатой растительной вязи.
* * *
Я
Как больно. Как же больно любить. Как мучительно и бестолково. Как унизительно, как нелепо. Боги! Как же я понимаю сейчас своего отца! Может, мне поступить сейчас как он в своё время: попросить Сурожь о милости избавления от тягостных страстей и мучительной памяти о них? Никому любовь в нашем роду не приносила счастья...
"Разве просто решиться на забвение?". А разве сложно, если это решение принесёт мгновенное избавление от мук? Ну и как? Ты готов, княжич? Готов отказаться от самого волшебного и светлого воспоминания в твоей жизни, даже если за него приходится платить? Готов выбросить его на помойку? С чем же ты останешься? Какой свет будет освещать уготованную тебе сумрачную дорогу? Подумай ещё раз... Ты готов забыть?
Ну, разве что ненадолго.
Я зашёл в райповский продуктовый магазин с линялыми буквами "Гастроном" под плоской крышей и ткнул пальцем за спину румяной продавщицы с головокружительным начёсом.
Прозрачную, как слеза, анестезию я принимал, сидя на заснеженных качелях в пустынном сельском сквере. В мире было хорошо - безветренно, сумрачно, тихо и снежно. Но эта благодатная тишь, эта вселенская гармония вдребезги разбивалась о мой мятущийся мир, мир чёрной меланхолии, замкнутый на своих переживаниях.
Я заливал в себя водку словно воду - с той же скоростью и с тем же эффектом. Терзающие меня вопросы не отступали. Правильно ли я сделал, что отпустил её? И мог ли удержать? И стоило ли удерживать? Если быть честным самому с собой - наверняка я не простил бы ей Ярослава. А главное - ни на минуту не смог бы забыть о её сущности. Не было бы у нас как раньше. Она это поняла сразу, ещё год назад. Не стала тянуть. А мне ведь иногда инициированный ею разрыв казался поспешной глупостью, истеричной придурью. Я не мог до конца понять почему она это сделала. Теперь понимаю. Она просто знала меня лучше, чем я знаю себя сам.
Нет, она бы не осталась со мной сейчас, как не осталась тогда. Да и где ей со мной оставаться, когда я сам завис на границе миров. Будущее моё более чем туманно там, за Мораном. А здесь его нет вообще.
Она всё сделала правильно. Она сильная. Она вовремя приняла решение уйти в Моран и вовремя ушла. Она не стала привязывать полянского мессию к миру по эту сторону, наоборот, подтолкнула к его предназначению. Даже связь с Панько она организовала как противоядие - его крепкие объятия должны были удержать её на выбранном пути, не дать бурному течению страсти выкинуть на берег, от которого она так усердно пыталась удалиться. Противоядием он стал и для меня: измена - лучший способ оттолкнуть.
Она всё сделала правильно. Затевая год назад прощальный разговор, она уже знала кто я. И уже знала как дОлжно поступить. Откуда такая сознательность, блин? Разве я смог бы отказаться от своей любви ради призрачной надежды на возрождение чужой для меня земли? Хотя чужой ли? Ты забыл, что она часть Морана, питающего эти земли? Да, она часть Морана. А я часть Полянской земли. Эти земли для нас не чужие.
Да, она всё сделала правильно. Только... Почему на её пальце было моё кольцо?..
Я не заметил как подошёл Семёныч. Он отнял у меня уже почти пустую бутылку и велел подниматься. Что я, собственно, послушно выполнил, чувствуя себя совершенно трезвым. О дальнейшем, увы, память моя не сохранила воспоминаний.
Мой новый наставник проявил милосердие. Он дал мне очухаться от тяжкого похмелья и не слишком сильно гонял на следующий день. Хотя без дела не оставлял.
– Бездействие - лучшая почва для произрастания тоски. А работа до седьмого пота - лучшее лекарство, - глубокомысленно изрекал он на разные лады в течение дня так часто, что к вечеру меня затошнило от нравоучений.
Вскоре я снова включился в тот режим тяжёлой работы и изнуряющих тренировок, к которому успел привыкнуть за последние полгода. Меня не требовалось понукать, я сам загонял себя до полусмерти, не оставляя ни времени, ни сил для самокопания и разрушительных раздумий.
Семёныч справил мне неплохого дончака на деньги, вырученные от продажи "сузуки", простоявшего всё время моего отсутствия в Ксенином дворе. Коня звали Рыжиком. Не очень-то, блин, подходящее имя для боевого княжеского скакуна. Но переименовывать я не стал: во-первых, Рыжик отлично знал своё имя, во-вторых, мне было безразлично - никогда не страдал тщеславием и не тяготел к пафосным красивостям. Рыжик так Рыжик.
Гнедой красавец с блестящей шкурой, в движении вспыхивающей оттенками янтаря, с гордо посаженной головой и лукавыми глазами он быстро завоевал моё сердце. Я ухаживал за ним, чистил ежедневно, таскал для него вкусности в карманах, чесал ему гриву - всё в надежде на взаимность. И, в общем-то, вскоре её заработал без лишних сложностей - Рыжик допустил меня в седло.
Мы каждый день носились с ним по серой степи, которая никак не могла дождаться настоящей зимы - всё тосковала и квасилась. На дороге грязь чавкала и отлетала из-под копыт, на целине - низкая сухая трава крошилась в труху, ледяной восточник пробирал до костей - а мы летели навстречу серому горизонту, где серое небо смыкалось с серой степью.
Горизонт был недостижим. Казалось, можно скакать весь день, и весь месяц на встречу с ним, а вокруг всё также будет стелиться степь, не имеющая ни конца, ни края. Просто бег в колесе какой-то... А если мы с Рыжиком будем скакать год? Может, всё-таки свалимся с края земли в подмировой океан и увидим своими глазами тех гигантских слонов и черепаху, которые, надрываясь, тащат на себе нашу грешную землю...
– Хочешь увидеть слонов?
– спросил я коня, натягивая повод и поворачивая к Юрзовке.
– Я тоже. Но не сегодня, извини. Опоздаем на стрельбы - получим от Семёныча на орехи.