Моран дивий. Стезя
Шрифт:
– Почему?
– спросил я, не надеясь на немедленный ответ. Но ошибся.
– Охотники уничтожили наше поселение, - бесстрастно ответил он.
– Мне удалось вырваться, потому что был один, без семьи. Больше никто не выжил.
Я молчал потрясенный. Его холодное спокойствие произвело на меня большее впечатление, чем любое проявление горя. Какую боль и какие воспоминания прятал за собой его равнодушный тон?
– Здесь я взаимодействую с вашими местными стражами, поэтому всё знаю о тебе.
– Седзиро-сан, почему это случилось?
– А почему нет? У вас всё тоже к тому идёт. Зачем охотникам кусачая блоха? Они становятся всё сильнее, а Моран всё слабее. Он уже не может
– Мне говорили, что стражи полезны охотникам. Разве нет?
– До поры до времени, мальчик.
Мастер вытащил из-за притолоки конюшни два крепких, выструганных из сырого дерева, меча.
– Пошли разомнёмся, княжич.
Так начались мои настоящие тренировки. На дворе жарил зной последних дней июля.
Избитый пропущенными ударами деревянной палки, измученный непосильной физической нагрузкой и сорокоградусной жарой, третий месяц запертый в пределах одного двора и пустыря за ним, ограниченного расщелинами балок, я никогда ранее не ощущал свою жизнь более наполненной и свободной. В то лето, в доме Мастера в моей душе царила совершенная гармония. Мне больше не хотелось прибить своего Учителя после утренних тренировок. Мне хотелось увидеть заинтересованность в его тёмных глазах и догадаться о немом одобрении моих успехов. И я старался ради этого как мог. Больше, чем мог.
* * *
В октябре я уехал в Юрзовку. Раньше, чем было договорено с Тимом. Причиной тому стало известие, переданное мне Мастером.
– Звонила Ксения, - сказал он без предисловий, загнав меня тренировочным мечом в угол двора и ощутимо рубанув тяжёлой деревяшкой по моей многострадальной шее.
– Убит, - резюмировал, опуская оружие и рефлекторным движением стряхивая с него воображаемую кровь.
Он чинно присел на старое бревно, приготовленное к распилу для бани. Я, отдышавшись, рухнул рядом. Оглушительная тишина замеревшего осеннего дня окутала нас ватным одеялом. Она была столь прозрачна и неподвижна, что, казалось, тронь её - зазвенит хрустальными нитями вездесущих паутинок в безвоздушном пространстве осени. Откуда-то тянуло древесным дымком...
У меня перехватило дыхание от острого ощущения детства. Золотая осень с её тишиной, запахами прелых листьев и дыма всегда обостряла ностальгию - мучительно-щемящую, сладкую до ломоты в зубах и горькую до тугого комка в горле.
Почему именно осенняя тишь будила во мне ассоциации с детством? Почему именно эта дымная прель уводила чувства в маленький городок, где я рос, где сумеречная звенящая тишь висела над знакомыми дорожками? Я брёл по ним после школы, загребая духмяные листья ботинками, на обед к бабушке, и она встречала меня у калитки, карауля маленький дымный костерок, в который то и дело подгребала пожухлую тополёвую падь. Почему так остро, через глубокую временную пучину, мне помнится запах библиотечных книг, что я несу в руках, и запах пышек со сметаной из открытой кухонной форточки, и родной запах бабушкиных рук, поправляющих на мне шапку? Что такого гипнотического в этих безмолвных осенних днях, заставляющих нас погрузиться в отрешённое созерцание, во время которого каждый молчит о своём? У меня не было ответа на эти вопросы. Была тихая печаль по ушедшему. И по уходящему. Уходящему неуловимо, незаметно, скоротечно и навсегда.
Мы сидели с Мастером, прислонившись спинами к стене конюшни и слушали осень. Мне совсем не хотелось знать зачем звонила Ксеня. И так было понятно - судьба снова подпихивает меня в спину. Задержался ты, княжич, на этой стороне да на самурайском коште, - почти слышал я шипение Морана, - не пора ли и честь знать...
– Просила тебе передать, - продолжил неторопливо Седзиро.
– Тим ранен тяжело в последнем дозоре.
Волшебство осеннего лёгкого дыхания рассыпалось горохом. Мир обрёл будничность, а атмосферный столб, лежащий на плечах, - вес.
– Насколько тяжело?
Мастер пожал плечами. Он легко поднялся на ноги, бережно и уважительно определил тренировочный меч на место, за притолоку.
– Время обедать, княжич.
На следующий день я трясся в раздолбанной "газельке", которая неслась по шоссе на северо-восток, мимо сумрачного золота кулис и изумрудных ковров озими.
Здесь, откинувшись на спинку узкого, неудобного сиденья, я впервые за последние месяцы получил неожиданный досуг. Думы мои окаянные, обрадовавшись, набросились стаей изголодавшихся псов, терзая затянувшиеся раны, откапывая сомнения и страхи, схватываясь в визжащий, грызущийся клубок, наперебой, друг перед другом, торопясь откусить от меня кусок посочнее...
Я ехал в Юрзовку, где меня никто не ждал и где никто не питал ко мне тёплых чувств. Или всё-таки кто-то ждал?..
Домик Ксени был пуст. Приоткрыв дверь, я покричал хозяев, но ответили мне только старые часы с кукушкой, оглушительно щёлкающие маятником в полумраке тёплой домашней тишины. Пробравшись через сад к ведьминской лаборатории, зависшей над полынным склоном ерика, я заглянул в овраг. На дне его кипело буйство жёлто-красно-бурых красок, а здесь, наверху, задумчивые клёны тихо роняли ослепительно солнечные листья на крышу и ступеньки крыльца. Прошуршав по ним ногами, я остановился в проёме двери, разглядывая суетящуюся ведьму, заметающую подолом длинного клетчатого платья по некрашенным половицам. Тёплый меховой жилет делал её справную фигуру ещё более внушительной, закатанные рукава открывали крепкие белые руки. Небрежно сколотая на затылке коса высыпала на щёки пряди волос, которые женщина то и дело отводила запястьем от лица. Зарывшись в травах, ведьма готовила какой-то сложный купаж, тщательно перетирая, отмеряя, взвешивая, делая пометки на лежащем рядом листке бумаги. Сверкнув на меня болотной зеленью из-под ресниц, она сделала знак рукой, чтобы обождал, не сбивал её с подсчётов и не отвлекал от сосредоточенного творчества.
Я, аккуратно балансируя, присел на колченогий табурет у двери и глубоко вдохнул дурманное тепло летних трав. Тщательно измельчённую в каменной ступке смесь Ксеня ссыпала в банку. Плотно её укопорив, отряхнула руки.
– Знала, что ты примчишься, - усмехнулась она.
– Милая ведьма, - сказал я, задумчиво растягивая слова, - ты сегодня прекрасна как никогда...
Мне показалось, Ксеню смутили мои слова. Она нервно одёрнула платье, заправила за уши непослушные пряди, наконец, не найдя более применения своим рукам, стала собирать рассыпанные на столе травы.
– Ты пришёл ко мне, как к ведьме?
– Да, - сказал я, подходя к столу.
– Свари мне зелье, уносящее печали.
Она быстро взглянула на меня, пробежала легкими пальцами по душистой россыпи на столе. Между нами висел густой наэлектризованный воздух притяжения.
– Это расковник, - она выдернула веточку из связанного серым шпагатом пучка.
– Говорят ещё - разрыв-трава. Человек не может найти её самостоятельно. Мне помогают моранские ежи. Каждую Купалу я хожу за ней через ворота, опасаясь встреч с морами - они не любят, когда чужие пасутся в их лесу. Но эта травка стоит риска, ибо открывает любые замкИ. Не амбарные, конечно. Отмыкает сердце, разум и душу для желающих видеть, чувствовать и разуметь. Помнишь, твоё посвящение Морану? Я добавляла её в зелье, разрушающее преграды...