Моран дивий. Стезя
Шрифт:
...
– Ну, и что ты предлагаешь?
– мрачно поинтересовался Семёныч, когда я поделился с ним своими опасениями.
– Чем собираешься успокоить свою мятущуюся совесть? Устроить очередное жертвоприношение своей княжеской светлости на алтарь юрзовского благоденствия?
Я понуро молчал.
– Даже не вздумай!
– учитель сердито зыркнул глазами.
– Ты же понимаешь, твоя жизнь и твоя смерть - не только твоё личное дело. Что будет с Мораном, с Полянской землёй, со всем Заморьем попади ты к охотникам? Об этом думай, а не стражей жалей. Они не институтки на прогулке,
И я пошёл. Девятым в отряде. Под началом Гришки Коваля. Он с неудовольствием оглядел сосватанного Семёнычем новобранца, сплюнул себе под ноги и молча шагнул в ворота.
На капище уже поджидала нас старая мора. Звали её Вежица. Сведённая старческими недугами спина, щуплая фигура в длинной балахонистой юбке и лёгком бараньем полушубке, коричневое и сморщенное словно печёное яблоко лицо, на котором жутковато желтели пустые глаза с точками зрачков и длинные седые неприбранные космы, спутанной мочалкой болтающиеся на спине и плечах. "Как она умудряется не оставлять свои патлы на ветках леса?" - эта ненужная пустая мысль преследовала меня каждый раз при взгляде на просачивающуюся через заросли лохматую мору. Она вела нас по следам мечущейся стаи, день ото дня прирастающей жаждущим поживы пополнением. Но вот уже третий день подряд, всё глубже погружаясь в непроходимые дебри, мы настигали лишь следы оставленных лёжек. Охота затягивалась.
Привал Коваль объявил весьма кстати - время обеда напоминало о себе громким урчанием в животе. Двое ребят принялись стряпать быстрый походный обед, остальных Коваль расставил в караулы. Я же, выполнив свой наряд по добыче хвороста, отошёл немного от лагеря, отвернувшись к дереву по малой нужде. И тут же увидел мору. Не обращая внимания на моё занятие, она поманила за собой.
– Что ж ты, бабка, - сказал я с досадой, застёгивая штаны, - человеку оправиться спокойно не даёшь. Хоть бы отвернулась, ожидаючи.
– Чай не девка я, сынок, чтобы меня конфузиться, - сказала старуха спокойно.
– Я - дерево в этом лесу. Дерева же ты не смущаешься, княжич?
Она вела меня через дебри и бурелом. Я послушно пробирался следом, гадая - не совершаю ли сейчас большую глупость, доверившись этой едва знакомой бабе яге. С каждым пройденным шагом мысль эта занимала меня всё больше. И когда я уже было открыл рот, чтобы поинтересоваться целью нашей прогулки вдали от лагеря, Вежица остановилась. Остановился и я, забыв закрыть рот - так невероятна была открывшаяся моему взору картина.
Казалось, передо мной возвышались башни и замковые стены, заросшие мхом и увитые неопрятными стеблями ещё не распустившегося плюща, окружённые густыми зарослями дикого шиповника. Они возникли перед глазами внезапно - вокруг них не было прогалины, открытого пространства, чтобы обозреть их панорамно - смешанные с лесом, они как будто выросли из-под земли. Присмотревшись, я сообразил, что не как будто, а буквально.
Башни оказались непомерной величины деревьями причудливой формы, так похожей и, в то же время непохожей, на творение рук человеческих, а стены - переплетением их ветвей, занавешенных плющом и толстыми лианами вьюнов-переростков. Мора провела меня вдоль стены, заставила с треском преодолеть заросли колючих кустов и, отодвинув лианы в сторону, открыла для обозрения низкий аркообразный вход во двор этого замка Флоры.
Двор, словно ковром, был выстелен ярко-зелёным мхом, целостность которого не нарушала случайная поросль. Было тихо, пустынно и можно было оглядеться. Обнесённый высокой стеной двор с трёх концов увенчивали массивные, словно мастодонты, и высокие, словно тысячелетние секвойи, башни. Их каменная кора, проглядывающая кое-где лишаями среди зелени, казалась твёрже камня, а их вершин среди единой кроны леса я разглядеть не сумел.
– Что это, Вежица?
– спросил я благоговейным шёпотом.
– Это Морановская крепь, - сказала старуха.
– Он построил её для моры, которую любил.
Я уставился на её пожёванный временем профиль. Белые глаза под провисшими веками смотрели не мигая в пустоту, словно видели там нечто, недоступное случайному взору непосвящённого.
– Но как же... я думал... Разве Моран не лес?
– А разве ты не одушевлённый супнабор из мяса и костей?
– сухо поинтересовалась она, посмотрев на меня своими пустыми глазами.
– Но ты ведь не отказываешь себе в праве любить... мору?
Чёртова ведьма. Я осторожно, с опаской ступил на зелёный ковёр двора и направился к ближайшей башне. Протиснувшись сквозь заплетённый вьюнами вход, замер в полумраке, давая возможность глазам привыкнуть к слабому свету, проникающему через потайные прорези окон в складках коры.
Грандиозность уходящей ввысь бесконечности потрясала. На разных расстояниях от земли размещалось несколько узких круговых галерей, обнесённых затейливым плетением веток и лиан. Высоко над мягким моховым ковром парили качели, некогда увитые цветами, ныне же лохмотьями полуистлевших растений. Они тихонько поскрипывали на гуляющих в башне сквозняках.
– Впечатляет, - присвистнул я, оглядываясь, - не хилый такой домик для свиданий.
– Это не домик для свиданий, малыш, - прошелестела возникшая за плечом старуха.
– Это тюрьма. Море не было отсюда выхода.
– Так вот какова любовь Морана! Настырный зануда. Если уж прицепится - фиг отстанет. По себе знаю...
– Ничего ты не знаешь. Ты понятия не имеешь какова любовь Морана. И тебе повезло, что ты не женщина и никогда не узнаешь его страсти, княжич.
Порыв сквозняка пахнул мне в лицо, толкнул сонные качели. Они качнулись, заскрипев громче и надсаднее.
– И что же мора? Отвечала на его любовь? Целовалась с ёлками? Практическая сторона истории меня очень даже занимает.
Вежица моего сарказма не заметила. Погружённая в себя, она говорила, будто размышляя вслух, о своём:
– Любовь Морана - это и дар, и проклятие. И принимать её мучительно, и отказаться нельзя. Но если уж почтило тебя жребием этим - неси крест свой достойно. Награда беспримерна. Многие о таком только мечтают.
– А она? - постарался привлечь я внимание ушедшей в себя собеседницы.