Морозко или тот ещё подарочек
Шрифт:
Мысли заволокло пеленой, крутясь только вокруг этой упрямой девицы, которую хотелось хоть как-то наказать за собственную глупость, хоть что-то сделать, чтобы сбить с неё эту спесь, и когда вдруг магия заструилась по венам вместе с кровью, я не успел себя остановить. Трогал себя, словно зелёный юнец, не знающий, как унять этот жар, и даже хватило сил управлять разумом этой вредной мелкой ведьмы.
Видеть, как она выполняет всё, что я несу, было почти невыносимо, мучительно и так сладко, что я почти утратил самообладание. Когда моя упрямая Снегурка содрогалась от удовольствия, я тут
Мне знатно срывало крышу, как выразился бы Обжора, и больше мешкать я не собирался. Колесо года уже почти закончило свой стремительный оборот, а значит, местные уже готовились к своему грязному делу, и как бы я ни хотел сам забрать Настеньку, как бы и желал избавить её от неприятной правды о людях, которых она хорошо знала, она должна была сама во всём убедиться. Мне пришлось стиснуть зубы и просто ждать, а ждать и догонять, как известно, худшее времяпровождение. Чудовища умели ждать, хоть и не любили, но ради такой добычи стоило потерпеть…
Я не позволил себе и думать о том, что приходилось испытывать моей Снегурке этой ночью, когда добродушные соседи её наверняка спаивали, вливая свои зелья. Местная недоведьма, чьего внука я превратил в мороженку, хорошо знала своё дело — её предки занимались тем же всю свою жизнь, но в кои-то веки я не испытывал должного предвкушения от скорого получения своего подарка. Я всерьёз переживал за эту нахалку и не мог объяснить, почему было так паршиво от одной лишь мысли, что она попросту не выдержит всего, что ей приготовили.
Неужели олень прав, и из-за неё я действительно становлюсь прежним размякшим олухом?
– Да бред собачий!
– Что ты там бормочешь, Дарушка?
– Поторопись, говорю, - прикрикнул я, пока мы рассекали лес, мчась, чтобы успеть до того, как Настенька совсем окоченеет.
Я уже издали видел, как она стояла, привязанная к дереву, где до неё оставляли стольких, что любое божество бы просто пришло в ужас от такого расточительства. Любое, но не я. Всегда было интересно, до чего способны дойти люди, столкнувшись с отчаянием, а узрев это собственными глазами, убедился, что они не достойны никакой милости.
Однако моя маленькая жертва заслуживала особого наказания, и я не мог унять нетерпение, всё ближе подходя к ней — такой замёрзшей, такой очаровательно-беспомощной, такой моей… Даже захотелось поиграть.
– Тепло ли тебе, девица? Тепло тебе, красная?
– старательно изображая старика, полюбопытствовал я, ловя какое-то больное, совсем ненормальное желание прямо здесь её раздеть, но Настенька даже со стариками не церемонилась.
– Завались, д-д-дедушка!
– Ай-ай-ай, - обогнул дерево, нервируя свою добычу, а сам пытался успокоиться.
– Ты явно была плохой девочкой в этом году, Настенька… А знаешь, что получают на Новый год плохие девочки?
– Хороших м-мальчиков?
– выдала она, не представляя, как одна
– Ремня по мягкому месту, - сказал я и не удержался от того, чтобы не ущипнуть.
– А у тебя оно ой, какое мягкое…
Запах мёда снова одурманил, несмотря на мороз, и я совсем поплыл.
– Убери руки, извращенец!
– Ни за что… - руки ощупали всё, и я ещё раз удостоверился, что мне это не снится.
– Всё это теперь принадлежит мне. Как и ты, девочка…
Я сбросил личину старика, мечтая насладиться её реакцией, и она оказалась просто выше всех похвал, когда ещё недавно ничего не видящие глазки наконец разглядели, кто предстал перед ними. А их сладкая хозяйка пришла в себя.
– Ты?!
– А я предупреждал, чтобы ушла со мной добровольно, Снегурка, - её похолодевшая щека такая нежная, а моя борода наверняка такая жёсткая, но мне всё равно…
– Будь ты проклят!
– с такой лютой, как эта зима ненавистью выдавила Настенька, что у меня в штанах всё напряглось, и я представил, как она будет говорить мне всё это, пока я в неё вбиваюсь.
– Уже, моя снежная… Уже.
Я впился в её потрескавшиеся губы, слизав кровь, и удивился тому, какая же она сладкая. Такая же сладкая, как и сама моя пленница, обмякшая в моих руках, но до сих пор не потерявшая сознание, и оторваться от этого рта было почти мучительно.
– Это что, настоящие гранаты?
– схватив целую горсть бус, висевших поверх тоненькой шубки, спросил я и попробовал на зуб украшение, когда сумел остановиться.
– А нет, было бы глупо надеяться, что в кои-то веки меня решили уважить. Может, просто убить их всех?
– Сорвал побрякушки вместе с верёвками и кинул их на снег, где они застыли, словно свежие капли крови.
Настенька проследила взглядом за их полётом, и в нём отразился ужас, будто и сама она подумала о том же, а затем попыталась оттолкнуть меня.
– Ты… Убил их… - наконец-то дошло до неё.
– Да кто ты такой?
Давай, трепещи, моя маленькая, храбрая жертва. Трепещи и помни, кому теперь принадлежишь.
– О, у меня много имён, Снегурка, - шепнул в искусанные мной губы, в глазах опять полыхнула ненависть, оставшись там тлеть.
– Но тебе ещё предстоит со мной познакомиться, а теперь нам пора.
– Нет! Оставь меня в покое, кем бы ты ни был!
– с силой, какой в ней прежде не было, она вдруг оттолкнула меня, и на мгновение я растерялся, но уже в следующий миг нёс её к саням, горя невыносимой жаждой поскорее остаться с ней наедине. Жаль, до этого ещё придётся потерпеть.
– Ты убийца, и я не собираюсь оставаться рядом с тобой!
– Очень опрометчиво называть меня так, зная, что никуда от меня не денешься, малыш, - усмехнулся я, и напоследок шлёпнул по упругой непослушной заднице, устраивая строптивую девчонку на своих коленях.
– Ну наконец-то явились!
– выдохнул Обжора, и Настя перестала ёрзать, воззрившись на оленя так, будто я уже не представлял опасности.
– Он… разговаривает, - вымолвила она.
– Виноват, чего уж теперь?
– откровенно издевался он, и остальная компания рогатых начала ржать, как кучка разбойников на тракте.