Морские повести и рассказы

Конрад Джозеф

Он по-прежнему помещал в воскресных газетах объявления о Гарри Хэгберде. Эти листки читают за границей, во всем мире, уведомил он Бэсси. В то же время, казалось, он думал, что сын его в Англии, — так близко от Колбрука, что может приехать «завтра». Бэсси, ни одним словом не выдавая своих мыслей, доказывала ему, что в таком случае расход на объявления является совершенно лишним. По ее словам, она не знала, на какие средства он живет. Ее доказательства сбивали его с толку, и на время он впадал в уныние.

[- Ведь все так делают, — говорил он.

В

газете целый столбец был посвящен объявлениям, о пропавших родственниках. Он приносил газету и показывал ей. И он и его жена помещали объявления в течение многих лет. Но жена его была нетерпеливой женщиной. Письмо из Колбрука пришло на следующий день после ее похорон; будь у нее побольше терпения, она жила бы теперь здесь и ждать ей нужно было бы всего один день.

— А у вас есть терпение, моя милая.

— Иногда вы меня выводите из терпения, — отвечала она.

Объявления он продолжал помещать, но награды за информацию уже не предлагал, ибо в его расстроенном, затуманенном мозгу сложилось убеждение, ясное как день, что у него есть все необходимые сведения. Что еще было ему нужно? Ему указано место — Колбрук, и больше не о чем спрашивать. Мисс Карвил одобряла его благоразумие, а его успокаивало ее сочувствие этой надежде, ставшей манией. Эта мания его, ослепляла, скрывала от него правду так же, как слепота старика из другого коттеджа мешала видеть свет и красоту мира.

Но все, что он мог истолковать как сомнение, — равнодушное поддакивание или даже простое невнимание к его планам совместной жизни с возвратившимся сыном и женой сына, — раздражало его, он передергивался, бросал злобные взгляды, вонзал заступ в землю и прохаживался взад и вперед. Мисс Бэсси называла это «плохим настроением». Она грозила ему пальцем. Он расставался с ней, разгневанный; когда же она снова выходила, он искоса на нее поглядывал и при первом ободряющем знаке подходил к железной решетке с обычным своим покровительственным видом.

Хотя знакомство их продолжалось уже несколько лет, их всегда разделял или забор, или решетка. Он описывал ей все замечательные вещи, приобретенные им для их хозяйства, но ни разу не предложил ей самой осмотреть их. До возвращения Гарри ни один человек не должен их видеть. Действительно, никто ни разу не был в его коттедже; он сам управлялся с домашней работой и ревниво охранял привилегию сына — первому осмотреть дом. Покупая в городе мелкие предметы домашнего обихода, он быстро проносил их через палисадник, пряча под своим парусиновым пальто. Затем, выйдя из дома, он говорил извиняющимся тоном:

— Это только чайник, моя милая.

Если она была не слишком утомлена после тяжелой работы и не измучена брюзжаньем отца, она смеялась, краснела и отвечала:

— Хорошо, хорошо, капитан Хэгберд, у меня есть терпение.

— Ну, милая моя, вам уже недолго придется теперь ждать, — говорил он и вдруг смущался и робел: казалось, ему приходило в голову, что есть во всем этом что-то нелепое.

Каждый понедельник она передавала ему через решетку арендную плату. Он жадно

хватал шиллинги. Он ворчал из-за каждого пенни, какой ему приходилось тратить — на жизнь. Когда он ее покидал, чтобы идти за покупками, манеры его резко изменялись. Лишенный ее жалости, он чувствовал себя беззащитным. Проходя по улице, он прижимался к стенам домов. Он не доверял этим странным людям. Однако к тому времени даже дети перестали кричать ему вслед, а лавочники, не говоря ни слова, отпускали ему товар. Особенно смущали и пугали его малейшие намеки на костюм, словно в этом было что-то неожиданное и непонятное.

Осенью дождь барабанил по его пальто, намокшая парусина становилась жесткой, как листовое железо, и вода стекала с него. Когда погода бывала слишком скверная, он прятался на крыльце под навесом и, прижимаясь спиной к двери, глядел на свой заступ, воткнутый посреди двора. Земля была так основательно вскопана, что с наступлением осени превращалась в трясину. Когда же она подмерзала, он был безутешен. Что скажет Гарри? И так как в это время года он реже видел Бэсси, то заглушённый закрытыми окнами рев старика Карвила, призывавшего ее, сильно его раздражал.

— Почему этот сумасброд не наймет служанку? — спросил он однажды, когда, набросив что-то на голову, она на минутку выбежала к нему.

— Не знаю, — устало проговорила бледная Бэсси, глядя в сторону своими серыми глазами с тяжелыми веками. Взгляд у нее был безнадежный; под глазами всегда лежали темные тени; и казалось — она не ждала никакой перемены в своей жизни.

— Подождите, моя милая, — сказал ей единственный друг, ближе подходя к решетке. — Когда выйдете замуж, Гарри наймет вам служанку.

Его безумная надежда казалась горьким издевательством над ее безнадежностью. Нервы у нее были расстроены, и она едва не закричала на него во весь голос. Но, обращаясь с ним так, словно он был нормальным человеком, она сказала только, сама над собой подсмеиваясь:

— А знаете, капитан Хэгберд, ведь ваш сын, может быть, и глядеть на меня не захочет.

Он откинул голову и хрипло, сердито захохотал.

— Что такое? Этот мальчишка! Не захочет глядеть на единственную разумную девушку во всей округе? А для чего я здесь? Как вы думаете, моя милая? Для чего? Подождите! Вы только подождите. Завтра вы увидите. Я скоро…

— Бэсси! Бэсси! Бэсси! — заревел в доме Карвил. — Бэсси! Трубку!

Этот толстый слепой старик с наслаждением предавался праздности. Он не хотел протянуть руку за какой-нибудь вещью, которую она всегда заботливо клала подле него. Он не хотел пошевельнуть пальцем; он не поднимался со своего кресла, он шага не ступал в этой комнате (так хорошо ему знакомой, словно он был зрячим), не подозвав ее к себе и не навалившись всей своей тяжестью на ее плечо. Он не хотел проглотить ни кусочка, если она ему не прислуживала. Он преувеличивал, свою беспомощность, чтобы окончательно поработить дочь. Секунду она стояла неподвижно в сумерках, стиснув зубы, потом повернулась и медленно пошла в дом.