Морской царь
Шрифт:
– Смысл этого в чем? – Корней посмотрел на Дарника, мол, может, ты догадался?
– Видимо в том, что устройство государства ханьцев намного привлекательней устройства степных гурханств, – задумчиво рассудил Рыбья Кровь.
– Именно так, – уважительно посмотрел на князя священник. – Истории ханьцев больше двух тысяч лет. Их много раз полностью захватывали степные народы, но все они потом создавали лишь новую ханьскую династию, ни в чем не отступая от принятых там обычаев и правил поведения.
На Дарника этот миф-иносказание произвел самое тягостное впечатление. Он впервые усомнился в успехе своих дарпольских
По словам Отца Алексея тюргеши действительно могли собрать сто тысяч конных воинов и двинуть их к намеченной цели не одной массой, а тремя-четырьми ордами. Кто покоряется им, того не трогают, а за малейшее сопротивление наказывают полным истреблением. Пленных почти не берут – в суровой степной жизни они больше в тягость, чем во благо, а гнать их за тысячи ромейских миль к тем же ханьцам – доходы не покроют расходы. Насчет предстоящего лета священник князя немного успокоил: на жарком юге тюргеши предпочитают воевать зимой, так что их большого набега можно ждать не раньше осени.
– В их войске очень суровая дисциплина, у каждого там определенное место. «Никто да не уходит из своей тысячи, сотни или десятка, где он был сосчитан. Иначе да будет казнен он сам и начальник той части, который его принял» – так говорится в своде тюргешских законов.
– Ну вот, а когда я вам говорю, что у нас должны быть незыблемые составы хоругвей, вы нудите про свободу перехода, – позже с укором заметил советникам князь. – Как хотите, а по весне окончательные списки хоругвей будут составлены. Нарушителей казнить не буду, а выгонять с войсковой службы твердо обещаю.
Позже Рыбья Кровь еще не раз разговаривал с ромейским проповедником с глазу на глаз, все хотел выяснить, можно ли вообще склонить тюргешей на выгодную торговлю: их шерсть и кожи на все, чего им не хватает, но очень хочется получить.
– Это вряд ли, – уверенно отвечал Отец Алексей. – Однообразие степи и унылость пастушьей жизни всегда будут побуждать их к сильным ярким действиям, а что может быть ярче, чем военный поход и сражения?
– Но коль скоро они у ханьцев могут превращаться в богатых оседлых вельмож, то почему им не делать этого и в другом месте?
Вместо ответа ромей запустил руку в свой нагрудный кошель и протянул князю маленькую коробочку. В коробочке находилась резная фигурка из кости не более вершка в длину: крошечный домик с загнутой крышей, рядом человек и лошадь. Резчик постарался на славу: на лошади ясно было видно седло, а у человечка небольшая бородка.
– Когда научитесь делать что-то похожее – тюргеши точно будут ваши.
Дарник восхищения священника не разделил, слишком живо представил, сколько недель усердного вытачивания понадобилось на все это, и даже почувствовал обиду, что человека можно принудить заниматься такими жалкими пустяками.
Снова и снова возвращаясь мыслями к Ватажному поединку, князь не переставал удивляться, как его по-разному восприняли воеводы и простые воины. Если хорунжие равнодушно пожимали
Рыбья Кровь не преминул воспользоваться выгодным для себя положением, объявил, что надо готовиться к отражению тридцатитысячного тюргешского войска и делать все для этого необходимое. А при желании в «это необходимое» можно было включить все что угодно, начиная от новых строительных работ до введения заемных лавок, обучения воевод грамоте и закладывания дальних сторожевых веж.
Большое переустройство коснулось и кутигурского войска. По договоренности каждый улус должен был помесячно присылать в Ставку по сотне воинов, вот только сладить с ними не получалось ни словенским полусотским, ни ромейским декархам, слушались они лишь когда те же команды повторяли их собственные десятские и сотские. Многие из степняков вообще могли позволить себе на два-три дня сбежать домой в кочевье, соскучившись по жене, кое-кто не прочь был поживиться и оружием, выдаемым для обучения из княжеских оружейниц, не возвращая его после месячной службы. И уж совсем туго обстояло с обучением кутигур пехотным навыкам.
– Вы сами видели, что побеждать тюргешей может только лучшая выучка наших воинов, – обратился Рыбья Кровь к специально созванному Тарханскому Совету. – Поэтому время уговоров для тех, кто хочет сражаться, а не убегать, прошло. С этого дня вся орда делится на две части: военная и пастушья. В пастушьей кутигуры будут жить своей прежней жизнью, в военной будет введен тюргешский порядок: всех воинов внесут в списки их сотен и хоругвей и они должны будут беспрекословно подчиняться своим сотским и хорунжим. За непослушание во время похода будет смертная казнь, во время обучения – исключение из воинских списков. Чтобы побеждать тюргешей, мне нужны только самые надежные и умелые воины, поэтому обучение отныне будет проходить три месяца, а не один. Отпускать на побывку в кочевья из войска будут, но только в установленном порядке. А лучше если семьи воинов сами переберутся ближе к Ставке, тогда можно будет лучших воинов на ночь и под теплый бочок к жене отпускать.
Тарханы и старейшины выслушали Князьтархана в угрюмом молчании, казалось, прямо в воздухе повисли слова: «Вот оно, первое своеволие нового кагана!» Но Дарник уже не собирался им угождать. После того, как все разошлись, он прямо высказал Калчу, что вовсе не против, если ему прямо сейчас откажут в каганском титуле и власти.
– Забудь и думать об этом! – гневно осадила его воительница. – Они недовольны только из-за того, что это не они тебе предложили, а ты сам так решил.
– Выходит, мне сперва надо было тебе шепнуть, чтобы ты их к этому подговорила, – князь не скрывал насмешки над таким ведением дел. – И что теперь дальше?