Морской закон, рыбья правда
Шрифт:
Туда-то Зура и направилась. Босиком — так удобнее ступать по деревянной палубе.
В лазарете горел свет: Лину тоже не спалось. Волшебник протестовал, что в открытом море ему ничего не грозит, но Зура заметила, что во сне любой уязвим, и настояла на ночной охране. Сейчас была очередь Тиана нести стражу, и они играли с Лином в карты. Судя по всему, маг проигрывал и был этим обстоятельством обескуражен.
— Мне нужно поговорить, — сказала Зура, появляясь в дверях.
Вообще-то, они уже говорили по прибытии на корабль: Зура рассказала Лину о разговоре с Риуной, тот принял к сведению и проверил, что Салем действительно не накладывал на Зуру никаких чар. Ну и объяснил ей заодно, что «водный мираж» — это наваждение вроде того, каким он когда-то укрывал их лодку от патрулей морского народа. Оно может принимать формы человеческого тела и маг может наблюдать через этот мираж за развитием событий. Чтобы создать такое наваждение, много воды не надо, можно хоть из фляжки плеснуть.
Однако сейчас Зуре нужно было обсудить вещи более серьезные.
Тиан искоса на нее посмотрел.
— Так уж и быть, не считается раздача, — сказал он, складывая карты.
— Я тебе буду должен четвертушку, — покачал головой Лин.
— Иди спи, — посоветовала Зура Тиану. — Следующая вахта все равно моя.
— Это я всегда готов.
Тиан вышел и дверь за собой закрыл.
Тут же в лазарете сделалось темно, почему-то темнее, чем на всем остальном корабле. Сиял только свечной фонарь, стоявший на койке возле кровати Лина — самой настоящей, не гамака. Ему-то, небось, никуда веревки не врезались.
Лин поднял правую руку ладонью вверх и прошептал несколько слов. Огонек свечи в лампе поколебался и затих. В комнате откуда-то потянуло прохладой.
— Теперь можно говорить, — сказал Лин. — Я пустил вдоль стен ветер, он заглушит наши слова.
Удобно все-таки. После всех этих фокусов с водой немудрено и забыть, что стихийным магам повинуется и воздух. И правильная предосторожность: на корабле слышно далеко.
— Я опять видела твой сон, — произнесла Зура без предисловий. — Сколько мне еще их видеть?
— Уже догадался. Не знаю, сказать по чести, — Лин покачал головой, потер лоб. Видно, спать ему хотелось еще как, но измученный разум не давал телу покоя: Зуре такое состояние было знакомо.
— А сколько увидела та женщина, с которой ты спал? — уточнила Зура. — Которая погибла потом?
— Которую убила моя учительница, Кровавая Бесс, — уточнил Лин печально. — Ты и это видела?
— Так, кусками, — Зура дернула плечом. — Ну, догадалась больше. Там была такая библиотека или архив… с дверями. И за дверями прятались воспоминания.
— Интересный образ… — Лин вздохнул. — Это, наверное, архив, смотрителем которого был мой отец. Мы жили в соседнем доме, и в детстве я все время сбегал от нянек. Любил там прятаться. Мой отец казался удалившимся от дел, но на самом деле вел довольно насыщенную политическую жизнь. Ему нравилось оставаться в тени. Разумеется, я там видел и слышал многое, чего маленькому мальчику не стоило видеть и слышать… Можно сказать, интрига у меня в крови.
— Что же ты там такого услышал?
— Разное. Большая часть этих тайн уже быльем поросла — как никак, лет сорок прошло или даже больше. А некоторые и до сих пор могут ужалить. Илейна видела в моей памяти как раз пару подобных эпизодов… Я был глупец и доверял ей. А она решила заработать. Но я бы ее пальцем не тронул, — в голосе Лина звучала искренняя боль. — Я бы попробовал купить ее молчание. Но леди Бесс рассудила по-другому. Считала эту историю своей персональной ответственностью — она, видишь ли, не предупредила меня заранее о мерах предосторожности.
— Илейна? — удивилась Зура. — Не Арииса?
Лин удивился тоже.
— Нет, с чего ты взяла? Илейну я встретил, когда мне было пятнадцать, госпожа Тарон была гораздо позже, и я никогда… А. Вот что ты видела и не поняла… — он осекся. — Арииса Тарон была дочерью одного высокопоставленного сановника. Я сосватал ее за своего друга и протеже, Милса Тревона. Он увидел ее как-то на прогулке и влюбился без памяти. А она убила его в первую брачную ночь.
— Ну и нравы… — пробормотала Зура.
Ей вспомнился мальчик, который шептал, что не хочет об этом думать.
— Она считала себя вправе отомстить. Так вышло, что я отправил на казнь ее тайного возлюбленного. Очень умная леди: по Ронельге даже слухов никогда не ходило об их романе. Иначе я никогда бы не свел их с Милсом… — Лин говорил ровно, даже мягко. — Но все равно я должен был догадаться. Обязан был. Она решила, что Милс достаточно мне дорог, чтобы отомстить. И была права. Я бы охотнее погиб сам…
Зура чувствовала: его вот-вот затрясет, как того мальчишку из сна.
«Зачем я об этом заговорила, — подумала она, — ну какого хрена. Не могла подождать, что ли, знать все захотелось… само бы выветрилось со временем… Подумаешь, одним перерезанным горлом меньше, одним больше, мне и самой ведь не небо и облачка снились все время…»
— Лин, — сказала она. — Дерьмо случается. Это не значит, что себя надо винить за все подряд. Этот мир не ты создавал.
И сама не заметила, как, а рука лежала у него на плече, теплом под льняной кимарой. Правильно сказал Тиан: этот маг умел цеплять.
Много она встречала людей, а таких как он — никогда.
Никто не обвинил бы Зуру в чрезмерном сострадании, но впервые ей невыносима была мысль, что она никак не может помочь и что ей нечем утешить. Лин был жив, а тот парень — мертв, и многие другие в жизни Зуры тоже остались далеко, не докричишься.
Там, где рука на плече, там и вторая рука на шее, гладит по мягкой коже, задевая щетину у края челюсти — никакой раны, никакой надорванной жилы, кровь не течет между пальцами.
Идиоты говорят, что «любовь» — та любовь, что между потными телами — делает людей ближе. Зура знала лучше. Никого она не сближает и не дает ничего, кроме забытья и короткого удовольствия. Это еще в лучшем случае. А в худшем потом наступает мерзость, ибо никогда мужчина не выглядит более жалким.
Но почему-то толкает иногда, бьет под дых, и единственный верный боевой инстинкт говорит: утешь так, а потом будь что будет. Разберетесь. Лин ведь не Лоен и не один из тех, с кем она случаем развлекалась до-после боя. Он ей доверяет. А она ему. И пара-другая часов забытья — для него сейчас самый ценный дар. Да и для нее тоже.
У Зуры пару раз спрашивали, можно ли ее поцеловать; она отвечала, как придется. Лина она и спрашивать не стала — кто их знает, этих мужчин, еще обидится. Решила, что если нельзя, оттолкнет ее, да и все.