Московиада

Андрухович Юрий Игоревич

— Я одолжу тебе ермолку, — говорит Ройтман, и они все смеются.

— Я позаимствую тебе шляпу, шапку, милицейскую фуражку, танковый шлем, — предлагает Голицын.

— Слушай, фон Ф., трубы горят, пойдем! — подъюживает Воробей.

— Трубы зовут, — добавляет Ройтман.

— Так засуньте их себе в жопу, — не слишком вежливо выражаешь ты пожелание.

— Понимаешь, нам все равно, пойдешь ты или нет, — рассудительно убеждает Воробей, — хочешь ты пива или нет. Дело лишь в том, чтобы уберечь тебя от дурной компании и нехороших влияний.

— Мы болеем за тебя душой, — говорит Ройтман.

— Мы любим тебя, как младшего брата, — вздыхает Голицын. — К слову, как тебе

попадаются девственницы в этом бардаке? — кивает он на твою постель.

Увидел все-таки! Глазом старого тюремного воспитателя. Интересно, чему хорошему мог научить бедных зэков этот благородный с виду монстр?

Насвистываешь вместо ответа какую-то печальную баркаролу.

— Только не надо нам рассказывать, что эта кровь вытекла из твоего носа, — берет на понт Голицын.

— Ну хрен с ним. Пошли, — говоришь, чтобы закрыть тему.

— У тебя ж мокрая голова, — лыбится Ройтман.

— Все равно на улице дождь, — отбиваешься ты.

А на улице действительно дождь. Тучи, нависшие над городом отяжелевшим сукном, наконец прорвались. И дождь обложил вас со всех сторон. Холодный, хоть и майский. Май, а так, понимаете, холодно, как заметил поэт [5] .

В последнее время на пиво следует ходить с собственными банками. Это напоминает рискованные для жизни вылазки за водой защитников осажденного средневекового замка. Как-то так случилось, что в империи внезапно стало не хватать кружек. Может, все кружки отвезли в Кремль на случай гражданской войны? И когда восставшие массы пойдут на приступ кремлевских стен, члены Политбюро будут швыряться в них кружками, полными нечистот и всякого говна. Может, именно в этих кружках, а точнее в том, что их нет, и проявляется полная нежизнеспособность мамы-империи?

5

«Травень, а так, понімаєте, холодно» — первая строка стихотворения Олександра Ирванца «Майская баллада».

Так или иначе, но вы бредете под холодным майским дождем, облепленные пустыми банками, а мимо вас проплывают по лужам автомобили и троллейбусы, созданные не столько для того, чтобы кого-то возить, сколько чтобы обляпывать грязными струями из-под колес редких дождевых прохожих. Это не май, это какая-то вечная осень. Наступило то горькое время, когда все вокруг ломается, и ничто ни к чему не подходит. Только сутулые фигуры нескольких хронических алкоголиков под намертво закрытым по неизвестному поводу сороковым гастрономом символизируют какую-то теоретическую возможность возрождения и лучшего будущего.

Ты думал, Отто фон Ф., плетясь в хвосте старых галицийских представлений, что пивбар — это обязательно тихая и сухая пещера на старинной мощеной улочке, где на вывеске симпатичный чертик с округлым от злоупотреблений брюшком, где полумрак, негромкая музыка, а кельнер употребляет непостижимое словосочетание «прошу пана»? Ты надеялся, что твои друзья заведут тебя именно в такой пропитанный янтарем парадиз, куда не достает дождь, гром, бум, мор, страх, путч, глад? Вместо этого вот тебе — пивбар на Фонвизина, какая-то невозможная конструкция, сборно-разборная пирамида, что-то типа ангара посреди огромного азиатского пустыря, поросшего первой майской лебедой. Ангар для пьяниц. Отсюда они вылетают на боевые дежурства. И поместиться их тут может несколько тысяч. Целая пьяная дивизия со своими генералами, полковниками, лейтенантами и, как ты, салабонами.

Пивбар на Фонвизина — это громадина величиной с вокзал, но вокзал Киевский,

а не Савеловский, некий колоссальный отстойник перед воротами ада. Но это еще не все. Существует еще не меньший по площади кусок равнины, ограниченный металлическими столбами, на которых держится пластиковая крыша. Стен нет, только колючая проволока, подсоединенная к общей электросети.

И для того, чтобы попасть сюда, нужно заплатить рубль. Пошлина для Вельзевула, интересы которого при входе представляет криминального вида добрый молодец в белом когда-то костюме. Причем каждый полученный Вельзевулом рубль не является чем-то безвозвратно утраченным. Его возвращают тебе, его тебе воздают в виде рыбы, безрадостно серой мертвой рыбы, которой ты никогда не брал бы, если бы имел право без нее получить свое пиво. Но права такого у тебя нет. Рыба — это пропуск к пивному причастию, сакральный и вонючий символ, сохранившийся еще, возможно, со времен раннего христианства. Сохранившийся и искаженный, потому что тут происходит одна из кощунственных месс, апокалиптическое игрище для глоток и мочевых пузырей.

Да. Рыба поймалась, но это еще ничего не гарантирует. Пиво! Ради него следует выстоять длинную, но, к счастью, очень динамичную, с руганью и драками, зрелищно захватывающую очередь. Очередь, заканчивающуюся около узенького окошечка. И там, в нем, живет пиво? Может, там сидит какой-нибудь пивной архиепископ и по чайной ложечке причащает всех жаждущих? Нет, фон Ф., пиво живет не там. Оно шумит в автоматах, расставленных вдоль противоположной стены этого террариума. А там, в окошечке, происходит нечто иное: обмен бумажного мусора, известного под названием «рубли», на свободно конвертируемые монеты.

Вот те на — хочется тебе крикнуть вслед за персонажами деревенской советской прозы.

Лицо Голицына сурово и решительно. И очень сосредоточенно. Так выглядят мастера своего дела при исполнении нелегких служебных обязанностей. Хирурги над операционным столом. Саперы на разминировании. Парашютисты в воздухе в момент раскрытия парашюта, когда от динамичного удара стропы больно бьют их по яйцам. Голицын подает короткие, как отмашка сигнальным флажком, отрывистые команды: рты не разевать, с местными не дискутировать, приготовить по трюнделю, следить за освобождением столиков, а я, ребятки, повоюю под автоматами.

Потому что там и правда надо применять силу. Каждая монета, вброшенная в щель автомата, вызывает только коротенький невыразительный плевок, в котором больше пены, чем всех других желанных составляющих. Для того чтобы набрать поллитра, нужно таких монет вбросить теоретически пять, а на практике семь-восемь. Свеклистого цвета мутанты часами трутся под автоматами со своими заслюненными банками в руках и добиваются справедливости в этом несправедливейшем из миров. Им кажется, что автоматы не доливают. Что в пиве слишком много воды. Что оно не пиво. Что у людей вокруг слишком мерзкие рыла. Что нехило бы кое-кого из них….

Тем временем вы движетесь к заповедному окошечку. Трехрублевые бумажки вспотели в ваших руках в ожидании развязки. Где ты, пещера сокровищ, монетная поляна? Как далеко еще до тебя! Сколько раз придется еще оскалиться грозно в ответ на чьи-то циничные домогательства влезть поперед вас, поперед них, поперед всех? Тут не шутят. Слишком много поставлено на карту.

Теперь осмотрись внимательно, кто сюда пришел. Кроме вас четверых.

А пришло сюда все общество. Как свербят их груди, как пекут глотки, как слезятся глаза! Как голоса, отражаясь под пластиковым куполом, переполняют пространство неустанным однообразным гулом! Что-то вроде григорианского хорала для пропащих душ. Оратория последнего дня.