Московиада
Шрифт:
В свое время тебя научили, что Римская империя погибла под ударами рабов и колонов. Эта империя загнется под ударами пьяниц. Когда-нибудь они все выйдут на Красную площадь и, требуя пива, двинут на Кремль. По ним будут стрелять, но пули будут отскакивать от их проспиртованных непробиваемых грудей. Они сметут все.
Особенно женщины. Они настоящее украшение этого благословенного места. Ходят в расклешенных штанах образца семидесятого года с расстегнутыми молниями. У них полуоблезшие головы. Они гордятся своими опухлостями и подбитостями. От них тянет выгребной ямой. Их ноги, наверно, волосаты, как у царицы Савской.
Но империя предала своих пьяниц. И обрекла себя на распад.
Потому что теперь пьянствуют ва-банк, теперь каждая бутылка добывается с риском и кровью и в поте лица. Теперь ради нее просто гибнут, например, упав с седьмого этажа.
Вот так вы и преодолели путь до светлого окошечка. А там, на мешках двадцатикопеечного серебра сидит, оказывается, довольно сексуальная фурия (гурия?) с очами, полными пива, и, как все дешевые москвички, крашеная блондинка. Девушка с перламутровыми волосами. Арнольд, как всегда, производит впечатление. Успевают даже пофлиртовать через окошечко, хотя на загривок бьет нетерпеливый перегар наседающих сзади героев субботнего дня.
— Милая девочка, — подчеркивает Арнольд, отходя в сторону.
— Ты монеты посчитал? — не доверяет Ройтман.
— У нее, кажется, ничего нет под халатиком, — отвечает Цезарь, облизывая губы.
Монет у вас целых шестьдесят. Говорят, что в объединенной Германии советские люди бросают их в телефонные автоматы вместо десятипфенниговых. Если это правда, то с такими деньгами, как у вас, можно было бы обзвонить весь мир, вместе с Макао и Гонолулу. Но для этого нужно сначала пересечь несколько границ и как-нибудь добраться, скажем, до Мюнхена.
Ройтман держит в руках тарелки с замученной рыбой. Голицын воюет за место под автоматом. Вы с Арнольдом движетесь к нему с пустыми литровыми и одной трехлитровой банкой в руках.
Сначала нужно наполнить только трехлитровую. Из нее потом будут пить все, наливая себе в пустые литровые. Собственно, с ними можно было бы и не переться сюда, под автоматы, но оставлять их без присмотра не следует — это было бы роковой дилетантской ошибкой. Они моментально исчезли бы. Пришлось бы (снова за три рубля) покупать пустые у одного из местных сифилитиков.
Автомат, неспешно съев около пятидесяти ваших монет, напшикал в конце концов ожидаемые три литра. В следующий раз надо менять гораздо больше, потому как — что такое три литра пива, когда на улице лупит дождь, а вас целых четверо? Поэтому вы сразу же занимаете новую очередь у разменного окошечка с пивной секс-бомбой. Осторожно, чтобы никакая падла не зацепила локтем и не расплескала под ноги добытую с таким трудом желтую жидкость, несет трехлитровую банку Юра Голицын. Иван Сергеевич Тургенев с трехлитровой банкой пива. Исполненный благородства, достоинства и равновесия
Они любят пить «на свежем воздухе», то есть там, под пластиковой крышей, под шум дождя и пение пьяных офицеров. Тебе остается только подчиниться, потому что ты тут впервые и вообще самый младший, ты среди них сопляк, сынуля, пострел, пацан, и они заботливо оберегают тебя от возможных опасностей, которые тут таятся.
Здесь, например, нельзя ни на кого смотреть в упор. Никого не следует рассматривать слишком внимательно, пристально. Это приведет к взрыву, к локальному конфликту. Нужно выработать у себя поверхностный блуждающий взгляд, который ни на чем не останавливается. Безразличный нефиксированный скользящий взгляд.
Да, Отто фон Ф. Перед тем как сделать первый глоток, перед тем как погрузиться в неведомое с непредсказуемым финалом, перед тем как сойти на призрачно-манящую обочину с дорожки праведника, которую ты еле-еле нащупал во сне, сосредоточься и вспомни, что ты собирался сегодня сделать.
Я, кажется, должен был встретиться с Кириллом. Даже где-то здесь у меня его телефон. Это довольно важно. Это по поводу издания в Москве прогрессивной украинской газеты. Очень хорошо. Во-вторых, я должен попасть в магазин с фантастическим названием «Детский мир». Я намеревался купить в нем подарки для детей своих друзей. А дети моих друзей — это мои дети. Чудесно. В-третьих, я должен постараться не забыть об одной из любимых мною женщин. Если она вчера вернулась из республик Средней Азии, то сегодня я должен бы ее приласкать. Здорово.
Так что главное, что ты все помнишь. Теперь пей свое пиво и слушай, как шумит дождь, как поют пьяные офицеры, как Арнольд рассказывает театральные анекдоты, Ройтман — еврейские анекдоты, а Голицын — тюремные анекдоты, очень похожие на жизнь…
Тебя, дружище, переключило где-то между третьей и четвертой банкой, а может, между пятым и шестым походом в уборную, а может, лишь когда Юра Голицын-Тургенев резко выставил на столик бутылку чего-то красного, крылато произнеся: «Вино на пиво — это диво».
Дождь за пределами пивбара не утихал, хотя уже было почти два часа, и, по всем предсказаниям осведомленных синоптиков, уже давно должно было выглянуть коммунистическое солнце.
Это ловушка, наконец понял ты. Они все вынуждены пить пиво. Но выйти отсюда не удастся уже никому. Тут происходит какой-то последний спектакль мировой истории. Прибывающих становится все больше. Кое-кто из офицеров, которые еще недавно держались на уровне и так чудесно пели, теперь уже спит. Взамен приходят фарисеи и саддукеи, картежники, книжники, убийцы и содомиты, культуристы, разбойники, карлики, православные священники в порыжевших рясах, цирковые комедианты, сластолюбцы, казахи, кришнаиты, римские легионеры. Нужно позвонить Кириллу.
— Вот нас тут сейчас четверо, — почему-то говорит Арнольд. — И каждый когда-то имел бабу…
— Нас четверо, — перебивает его Голицын, — и мы представляем как минимум четыре нации. И что, нам хуже пьется от этого?
— Какие четыре нации, почему четыре? — нервничает Ройтман.
— Ну, ты, Боря. Раз. Я русский. Два. Он из Украины. Три. А Воробей четыре.
— А Горобец кто? — требует правды Голицын.
— Сейчас я все объясню, — значительно поднимает вверх указательный палец Цезарь.