Московские против питерских. Ленинградское дело Сталина
Шрифт:
Г. — Формально службу несет, а душевно ему не нравится.
P. — Я все-таки думаю, что не пройдет и десятка лет, как нам набьют морду. Ох и будет! Если вообще что-нибудь уцелеет.
Г. — Безусловно.
Р. — О том, что война будет, все говорят.
Г. — И ничто нигде не решено.
Р. — Ничего. Ни организационные вопросы, никакие.
Г. — Эта конференция в Париже и Америке ничего не дала.
Р. — Это сплошное закладывание новой войны. А Молотова провожали как?
Г. — Трумэн ни разу Молотова не принял. Это
Р. — Как наш престиж падает, жутко просто! Даже такие, как негры, чехи, и то ни разу не сказали, что мы вас поддерживаем. За Советским Союзом никто не пойдет…
Г. — За что браться, Филипп? Ну что делать, е… м…, что делать?
Р. — Ремеслом каким, что ли, заняться? Надо, по-моему, начинать с писанины, бомбардировать хозяина.
Г. — Что с писанины — не пропустят же.
Р. — Сволочи, е… м…
Г. — Ты понимаешь, как бы выехать куда-нибудь за границу?
Р. — Охо-хо! Только подумай! Нет, мне все-таки кажется, что долго такого положения не просуществует, какой-то порядок будет.
Г. — Дай бог!
Р. — Эта политика к чему-нибудь приведет. В колхозах подбирают хлеб под метелку. Ничего не оставляют, даже посевного материала.
Г. — Почему, интересно, русские катятся по такой плоскости?
Р. — Потому что мы развернули такую политику, что никто не хочет работать. Надо прямо сказать, что все колхозники ненавидят Сталина и ждут его конца.
Г. — Где же правда?
Р. — Думают, Сталин кончится, и колхозы кончатся…
Г. — Да, здорово меня обидели. Какое-то тяжелое состояние у меня сейчас. Ну, х… с ними!
Р. — Но к Сталину тебе нужно сходить.
Г. — Сказать, что я расчета не беру, пусть меня вызовет сам Сталин. Пойду сегодня и скажу. Ведь худшего уже быть не может. Посадить они меня не посадят.
Р. — Конечно, нет.
Г. — Я хотел бы куда-нибудь на работу в Финляндию уехать или в Скандинавские страны.
Р. — Да, там хорошо нашему брату.
Г. — Ах, е… м… что ты можешь еще сказать?!
Р. — Да. Народ внешне нигде не показывает своего недовольства, внешне все в порядке, а народ умирает.
Г. — Едят кошек, собак, крыс.
Р. — Раньше нам все-таки помогали из-за границы.
Г. — Дожили! Теперь они ничего не дают, и ничего у нас нет.
Р. — Народ голодает, как собаки, народ очень недоволен.
Г. — Но народ молчит, боится.
Р. — И никаких перспектив, полная изоляция.
Г. — Никаких. Мы не можем осуществить лозунга: „Пролетарии всех стран, соединяйтесь!“ Ни х… все пошло насмарку!
Р. — Да, не вышло ничего.
Г. — Вышло бы, если все это своевременно сделать. Нам нужно было иметь настоящую демократию.
Р. — Именно, чистую, настоящую демократию, чтобы постепенно все это делать. А то все разрушается, все смешалось — земля, лошади, люди. Что мы сейчас имеем? Ни земли, ни школ, ни армии, ничего нет. Это
Г. — А людей честных стало меньше.
Р. — Гораздо меньше стало. А цены сейчас какие — ужас! Как собак на аркане тянут на работу. Так сейчас все работают, сейчас никто на заводах как следует не работает.
Г. — Да потому что работают не добровольно, всех принуждают.
Р. — А возьми деревню — очень много земли пустует.
В тот же день Рыбальченко выехал из Москвы к месту своего жительства в Куйбышев.
Абакумов». (Экштут С. 1000 дней после Победы. М., 2006. С. 47–52.)
31 декабря 1946 года также был записан разговор Гордова с его женой Татьяной Владимировной.
Генерал сказал о Сталине: «Что сделал этот человек — разорил Россию, ведь России больше нет!»
В начале января 1947 года Гордов и Рыбальченко были арестованы. Их ждал суд и расстрел в 1950 году.
Сталин после Потсдамской мирной конференции 1945 г. года понял, что не достиг для страны желаемой безопасности. Советская экспансия, вызванная требованиями внутреннего развития, и прежде всего — обеспечения безопасности, была остановлена. Баланса сил с Западом не получилось, СССР был явно слабее.
Но, кроме военной и экономической мощи, Советский Союз уступал в идеологическом противостоянии. Война, которая сплачивала нацию, теперь повернулась оборотной стороной — стремлением к благополучию, покою, радостям жизни, индивидуализмом. Как бороться с этими искушениями, никто не знал, ибо запретить человеку желать себе лучшей доли просто невозможно.
В образовавшийся после Победы идейный вакуум хлынул поток «буржуазного искусства», начиная с голливудских фильмов, театральных постановок пьес западных авторов, джазовой музыки и т. д. В аналитических записках МГБ говорилось, что в среде творческой интеллигенции расширяется ожидание политических уступок СССР бывшим союзникам. Именно здесь следует искать корни всех последующих идеологических кампаний, направленных против космополитизма, упадничества, преклонения перед Западом.
Выступая на заседании Политбюро 13 апреля 1946 года, Сталин раскритиковал работу в области идеологии и поручил Управлению пропаганды и агитации ЦК через три месяца подготовить необходимые материалы.
В соответствии с указанием был утвержден план предстоящей работы. Один из пунктов — подготовка проектов постановлений ЦК об улучшении содержания литературных журналов, репертуара драматических театров, о производстве художественных кинофильмов в 1946–1947 годах.
Подчеркнем: созданные проекты не были так убийственны, как оказалось в итоге. Ждановские пропагандисты были критичны, но не стремились к публичным жертвоприношениям. Для «отеческой порки» были выбраны два журнала — «Звезда» и «Ленинград», причем политической подоплеки она не имела.