Московские Сторожевые
Шрифт:
— Уй, Ростик, как же я за тебя рада на самом деле! — А я и не заметила, что пиво свое допила. Теперь надо будет поосторожнее, чтобы напитки не мешать.
— Спасибо, Лен. А мама вот взбеленилась, — отозвался братишка с моими же интонациями. Пожаловался мне. Первый раз в жизни.
Это из-за работы? Или Ростислав опять в дом неугодную невесту привел?
Из-за работы. Мамуля, оказывается, ему уже какую-то должность подобрала, чтобы у нее под крылышком. К маме вроде как серьезные люди подкатывать начали с какими-то шикарными предложениями. Я уж не знаю, какие там предложения у врача в кожвендиспансере, но мама Ростику раньше времени говорить не хотела, а он ее и вовсе расспрашивать не стал. Ушел в общежитие при своем мирском институте — до конца учебного года. Потом будет к нам, в Шварца, поступать.
— А специальность какая? — почти нежно спрашиваю я. Рада за братика. Вот словами не передать, как рада. Это ведь чудо, на самом деле. Только не для мирских, а для нас. Мы же себе чудеса специально делать не умеем. А вот получилось.
— Спутник, — неуверенно откликнулся Ростик.
Я чуть с вертящейся табуретки не упала, честное слово. У Ростислава столько браков испаршивлено было, его ж к ЗАГСу на пушечный выстрел подпускать… Хотя… Если мама теперь не вмешается, то, может, наоборот, все получится? Какая, однако, модная профессия теперь, Гунечка вон Спутником станет — как только теорию сдаст по тому учебнику, где про него самого говорится, в параграфе о наиболее распространенных ошибках. Теперь вот Ростик тоже… Может, спрос на специалистов закончится однажды? Тогда Сеня сможет обратно в Отладчики вернуться? Или не надо? Пока мы порознь — у меня надежда есть. Мечта, как у мирской барышни. А как вместе сойдемся, так, может, все и закончится? Оно ведь закончилось давно, на самом-то деле, а я все отпустить не могу. Не Семена, а те надежды, которыми его к себе привязывала.
— Хорошая специализация, Ростик. Молодец ты у меня. Смотри, мы сегодня одного мальчика праздновать будем, он тоже Спутником станет, через месяц. Может, задержишься, переговоришь с ним? Он тебе расскажет, какая там программа да что учить…
— Лен, спасибо, но я… Неудобно, меня девушка ждет.
— Хорошая?
— Потрясающая! Вчера с ней в маршрутке познакомились!
Ну вот и учи потом такого!
А вот Гунька сейчас выглядел просто как жених на свадьбе. Не на той нашей, шутовской-обманной, а на простой, по первой влюбленности. Весь из себя строгий, взволнованный, счастливый до нежности. Правда, невесты рядом не наблюдалось. Никакой. Не меня же за нее считать? Гунька в торце стола сидел, а я от него с правого бока, рядышком. С левого после полуночи будет сидеть Фельдшер, тот самый, у которого в аптечке с собой всегда осиновые колышки лежат. Он на пару часов заехать обещал. На другом конце стола, естественно, Старый. А по бокам — честной ведьмовской народ. Наши все, а потом гости послеполуночные подойдут. Смотровые, Отладчики, пара Спутников — не знаю, звал ли кто Семена. Шесть столиков сдвинули в одну гусеницу, вот все и вместились. Между приборами Гунькин мышик сновал, вертелся суетливо: в какую сторону Гуня повернется, в ту и мышья мордочка покажет. Как намагниченный совсем — такая вот особенность у этих тварюшек, острый нюх.
К полуночи должно было собраться человек тридцать… Не много, но и не мало. Мне ведь зимнее солнышко по-разному отмечать приходилось. В эвакуации — так вообще одной две зимы подряд. А уж про то, допустим, как его наша Танька-Рыжая, дай ей в Инкубаторе молодость почище, на этапе встречала — это вообще отдельную историю рассказывать надо. Или вон у пилота Мышкина, единственного на всю Россию Отладчика без прозвища, можно порасспрашивать — как он в одесских катакомбах солнышко праздновал. И зимнее, и летнее. В общем, за таким столом ни один колдовской гость лишним не будет, когда бы он ни пришел.
Трудный вечер выдался. Я-то сперва думала, что для меня одной. Потому как есть после полуночи страшно вредно, а стол у нас… Ну ломился не ломился, а выглядел вполне достойно. Конечно, не так, как в девятьсот тринадцатом году, с которым мирские почему-то норовили отечественное продуктовое довольствие сравнить, но тоже хорошо. Все-таки два раза в год можно себе такое позволить, тем более, почти за казенный счет. Ну мы сбросились, естественно, но так, больше для приличия. У Старого на представительские расходы отдельная статья давно выделена, из профсборов. Нам же зарплата в книжки поступает уже после них. Ну вот и гадай, сколько там чего накапало. Так что теперь можно было не скромничать. Но я держалась, честное слово. До самого жюльена.
Потом ко мне Жека подскочила, уволокла в предбанничек возле дамской комнаты. Я уж думала, оплошность какая с прической или чем еще, а оказалось, что нет. Евдокия просто пошушукаться девчонок собрала — меня, Зинулю, Анечку, Таньку-Грозу… Марфа еще из Инкубатора не вернулась, там решила отметить, с дочкой, завтра вечером прилетит, а Дора… Ну вот все одно выходило — будто уехала она. Как тогда, в эмиграцию, когда мы твердо верили, что больше ни в одной жизни увидеться уже не сможем. Это ведь даже труднее — поверить, что человека никогда-никогда не увидишь, хотя он жив-здоров. А сейчас…
А сейчас все собрались: и честные ведьмы, и наши редкие мужчины-Смотровые — Фоня, Петро, Матвей. Мало нас. Молодое поколение с выбором профессии долго тянет, а потом все больше в Отладчики как-то, у них и оклад побольше, и хлопот поменьше, ведь на мирской работе своим делом заниматься надо, много сил сэкономить можно. Вот и происходит теперь такое: когда на каждом не по два-три участка даже, а по пять-шесть. И все равно рук не хватает, в некоторых районах дежурить по очереди приходится, нет там постоянных Смотровых.
Ну мы про это все как раз между собой и поговорили, дожидаясь, когда на часах двенадцать станет.
До полуночи сидели тихо, пробавлялись закусками, берегли силы: нам же сегодня до первого солнечного луча гулять, встречать светлый праздник (солнце-то прибывает, вот он и светлый, летом мы темный отмечаем). В какой-то момент так тихо стало, что слышно было, как уборщица в том зале стулья на столы составляет и шваброй своей возюкает. Хозяин обещал, что к двенадцати никого постороннего в «Марселе» не останется — только он за бармена да его личная официантка. Как в тот раз, дескать.
Когда посторонних мало — это хорошо, да только нам и этим посторонним пришлось глаза отводить, а то они на Гуньку уж больно вылупились, пока нам закуски разносили. Никто сперва не понял, что за напасть, потом дошло: Гунечку же у них на глазах практически насмерть убили, а сейчас он чуть ли не младше тогдашнего был. Но тут даже не столько отвод глаз был нужен, сколько внушение: родственник, дескать, младший брат того, в которого стреляли. Это мирским понятно, у них и не такие совпадения встречаются. Так что все обошлось. А тут уже и полночь, у всех телефоны как раз зазвонили, гвалт поднялся, всяческая суета и поздравления с поцелуями…
Когда все отшумели, Старый поднялся с места. Ножом о графин стучать не стал, это вам не Жека. Улыбнулся спокойно, словно занавес театральный отдернул. Заговорил, правда, торжественно, хотя у него за прожитые жизни каких только интонаций в репертуаре не было. Больше, чем мест работы, наверное. Сейчас вот опять под депутата Государственной думы играет. Да не нынешнего, а настоящего, вроде Родзянко или Пуришкевича.
— Я вам, хорошие мои, хотел одну вещь сказать… Но скажу ее чуть позже. А пока — будьте внимательны. — Савва Севастьяныч выудил откуда-то из портфеля (потрепанный такой, с похожими обычно в баню ходят) простую жестяную кружку — обливную, щербатенькую, с детским рисунком сбоку. У меня на такой же котенок с бантиком нарисован, а у него вот солнышко улыбающееся. Специально Старый подбирал.