Москва – Гребешки
Шрифт:
Толкались и мужики, и бабы, и парни, и девки, и старики, и старухи, и дети.
Груднички и чуток постарше дитятки спокойно лежали или сидели на руках своих родителей. Им было всё интересно, они крутили головками, они смотрели глазками.
Кое-то из взрослых кричал благим матом. Кто-то орал очень нехорошими словами.
Встречались и культурные. Они стыдили кричащих. Они совестили и срамили орущих. Они к позорному столбу их всех припечатывали.
Некоторые руками угрожающе размахивали. Я, мол, вот… вам… в рыло!
Другие
Культурные и воспитанные граждане и тех дерзких хулиганов, и этих отъявленных отморозков неизменно поправляли. Мол, нельзя же так… Вы же, дескать, люди… Вы же, мол, не звери, не волки, не крокодилы… Вы же… разумные человеки… Вы же… Вы же… Homo sapiens, если по-научному выражаться… Вы же… Вы же… Гомосапиенс, русским языком говоря… Вы же… Вы же… Вы же… Вы же… Как вам, убогим и скудным, ещё-то объяснить… чтоб понятно было…
В ответ угрозы летели. Мол, заткнись. Дескать, стой, мурло, и помалкивай…
Детишки пищали и плакали, слёзки по личикам милым размазывая. Им такое было непонятно. Они к такому ещё не привыкли. Им это было в диковинку.
Но ничего… жизнь длинная… потом всему они научатся… привыкнут…
Пассажиры нагло пытались втиснуться, изо всех сил рыча друг на друга.
Они все старались побыстрее попасть на борт самолёта, топоча по трапу.
Одни скулили, хвосты поджав. Другие визжали, напирая на остальных.
Анархия… в общем… вершилась… в этом конкретном месте…
Явление тринадцатое
Трап стонал и пищал, ныл и дрожал под натиском этих штурмующих людей.
Трап лихо качался из стороны в сторону… Он готов был развалиться и рухнуть на бетонное поле уже в эту минуту, в эту секунду вместе с обезумевшими пассажирами.
Работники аэропорта и члены лётной команды осторожно пытались устранить сей сущий бедлам, сей полный кавардак, полыхающий на раскачивающемся трапе.
Они старались ликвидировать этот неприглядный ужас и безобразный хаос.
Они прилагали невероятные и немыслимые усилия, чтобы хоть как-то остановить эту стремительно нарастающую суету и предотвратить худшее, самое худшее, худшее из самого худшего.
Они, аэропортовские работники, лётчики, инженеры, механики, бортпроводники и дежурные женщины, соединившись воедино, разными способами и методами стремились к этому… чтобы… чтобы… чтобы ничего такого, ничего этого… не произошло, чтобы… чтобы… чтобы смертельного не случилось…
И это им удалось. Правда, не сразу, а через какое-то время.
Им пришлось приложить немалые физические и моральные усилия. Они согнали всё-таки вниз всю эту неуправляемую орду непослушных безобразников. Получилось это в конце концов. Да-да. Получилось. Ну и слава Богу.
Но непросто было это сделать. Совсем непросто.
Правильно говорят: хозяин – барин.
А они, авиаторы, хозяева в данном конкретном месте.
И
Пассажиры нехотя сошли с трапа и вроде бы успокоились. Но не все, к сожалению.
Тем не менее… уже можно производить необходимые установленные нормативами и инструкциями предполётные процедуры.
И вот… с небольшой задержкой… началась плановая посадка.
Вначале на борт самолёта пропускали только пассажиров с детьми, главным образом женщин с грудными ребятишками, но лезли абсолютно все, не разбирая кто прав, а кто виноват, кому положено, а кому нет. И если бы не привычные действия дежурной женщины с красной повязкой на голой руке внизу трапа и двух стюардесс там, наверху, то в обязательном порядке могло бы случиться что-либо непоправимое и печальное.
Геннадий Витальевич неуверенно двинулся к довольно крутой лестнице с зыбкими скрипучими перилами, стараясь не отставать от впереди идущих и бегущих людей.
Он был втянут в некое соревнование, пытаясь успеть за ними, чтобы не упасть.
Он стремился шагать нога в ногу, чтобы быть заодно со спешащей толпой.
Самым невероятным образом, как будто по мановению волшебной палочки, безудержная дикая орда неожиданно подхватила его, подцепила, зажала в свои крепкие объятия, как металлическую заготовку зажимают в тисках для слесарной обработки, завертела, закружила и с пыхтением, визгом и всеголосным гиканьем и улюлюканьем вовлекла в плотную яркую и потную людскую трёх- или даже четырёхрядную цепочку, состоящую из крайне разгорячённых, разномастных и разноторсных тел… орущих благим матом измученных в карамельку пассажиров, возмущённых до предела, и тащивших волоком и на горбу свой многочисленный багаж, а скарба у них было выше крыши.
Длинная и широкая вереница медленно, но уверенно, продвигалась куда-то вверх по стонущим под ними ступеням.
На самом верху дяди и тёти с ребятишками останавливались, толкались и нервно суетились на небольшой, хлипкой, ходуном ходящей во все стороны площадке трапа с символическим ограждением с двух сторон, что-то кому-то доказывая, грозя, прося, ноя, увещевая или даже слёзно умоляя, и затем, уже строго по одному, спина в спину, входили в овальный проём с дверкой, именуемый по здешним правилам люком.
В салоне лайнера миловидная светловолосая стюардесса, в униформе небесного цвета с маленькими очаровательными лиловыми погонами с тоненькими поперечными нашивками и такими же чудными лиловыми петлицами и при полном параде, вежливо и с очаровательной улыбкой встречала входящих пассажиров: «Добро пожаловать на борт нашего самолёта».
Вскоре очередь перешагнуть через порожек и пройти в чрево лайнера дошла и до Геннадия Витальевича.
Он галантно кивнул улыбающейся белозубой девушке в ответ на её приветствие и решительно повернул направо по проходу.