Москва – Испания – Колыма. Из жизни радиста и зэка
Шрифт:
2
Минут через десять я со всем своим имуществом был уже на пирсе. Но тут возникла еще одна проблема: как быть с папиросами? Сам я в те времена еще не курил, а в Севастополе мне все равно выдали полный фанерный ящик с первоклассными папиросами (кажется, с «Театральными»), да еще два ящика я выиграл в пути в «очко». Выручили меня, причем очень быстро и охотно, портовые грузчики и матросы, мгновенно обступившие меня с просьбой: «Руса сигарета!». Сперва я давал в каждую протянутую руку по десять коробок папирос, потом по пять, а потом уже по одной. Папиросы быстро таяли, а толпа так же быстро, если не быстрее, увеличивалась. Когда я раздавал последние коробки, началась чуть ли не свалка, и только когда я показал толпе пустой ящик, меня с большой неохотой пропустили к выходу.
В сумерках у главного подъезда морской базы остановился грузовик «Шевроле», в кузове которого были ящики
Время сильно смазало первое впечатление от непривычных испанских ландшафтов, но почему-то запомнились глухие фасады одноэтажных домов, без окон, с одной только дверью, и обилие кактусов вдоль дороги. Громадные, мясистые листья кактусов, покрытые, как бородавками, круглыми выпуклостями, из которых торчали длинные зеленые иглы, на фоне, казалось бы, безжизненной равнины с растрескавшейся почвой, освещенной неестественно ярким лунным светом, создавали впечатление какого-то неземного пейзажа.
Машина шла ровно по гладкому асфальту, и как-то незаметно мы с Ваней задремали, прикорнув на ящиках с пулеметными лентами. Проснулся я совершенно неожиданно от резкой боли ниже спины. Спросонок не разобравшись, в чем дело, и решив, что надо мной подшутил проснувшийся раньше меня Ваня Павлов, я было накинулся на него. Но он здесь оказался ни при чем: дорога испортилась, и в стоявших неплотно ящиках образовались щели, то раздвигавшиеся, то сдвигавшиеся от тряски. Лежать и даже сидеть стало практически невозможно, тем более что шофер, не обращая внимания на дорогу, продолжал гнать машину со скоростью 70–80 км в час. Пришлось встать и ехать дальше, держась за борта, неотступно следя за тем, чтобы ноги не попадали в щели между ящиками.
Подъехали к большому провинциальному центру – городу Мурсия. И здесь на нас сразу же глянула война: отсутствие прохожих, обилие патрулей (кстати, почти повсеместно эти патрули не затрудняли себя проверкой документов проезжающих, но достаточно было шоферу выглянуть в окошко кабины, поднять сжатый кулак и произнести магические слова «эстада майор» – генеральный штаб, как бдительные стражи революции тоже поднимали кулаки и с возгласом «Салуд!» беспрепятственно пропускали машину) и еле мерцающие синие огоньки вместо уличного освещения. Въехав в город, решили поужинать. Подъехали к ближайшей «остерии» (харчевне). В отличие от наших общепитов, эти «остерии» не имели твердого графика работы, и хозяин, несмотря на поздний час, быстро приготовил обильный ужин, поставил на стол несколько бутылок вина, и пока мы ели, разговорился с нашим шофером. Плотно поужинав, мы попросили у хозяина счет. «Я с русских не беру! – заявил он. – Мы и так перед ними в неоплатном долгу за пролитую в защиту наших женщин и детей кровь». Никакие уговоры не помогли, и насильно сунутые в его руку деньги хозяин, не считая, опустил в висевшую посреди зала кружку фонда помощи сиротам Гражданской войны.
На рассвете мы уже были недалеко от Валенсии. Сперва подъехали к уединенной вилле на окраине города, и сидевший в кабине человек (который за все время пути даже не сообщил нам, кто он такой) тоном, не терпящим возражения, приказал нам сгружать ящики. Из виллы вышел человек, лет около сорока, одетый в короткую кожаную куртку на молнии. Наш провожатый вытянулся перед ним и доложил: «Прибыли, товарищ полковник». Полковник поздоровался с нами и приказал нести ящики с оружием и боеприпасами в подвал виллы. Часа два перетаскивали мы втроем тяжеленные ящики с винтовками, разобранными пулеметами, гранатами и патронами в огромный подвал виллы, в котором и до нашего прибытия лежало изрядное количество таких же ящиков. Испанец-шофер в работе участия не принимал и ждал нас на улице. По окончании работы полковник объявил, что мы можем следовать дальше. Ему даже в голову не пришло поблагодарить нас с Иваном, хотя мы ни в какой степени в то время не были у него в подчинении и могли просто послать его подальше и предложить разгружать машину самому, что, кстати говоря, и следовало бы сделать, потому что сразу же после этого он сам сел завтракать, а нам даже и не подумал предложить, хотя мы были изрядно голодны.
Тот же русский провожатый подвез нас на машине к центру города в гостиницу «Метрополь», где для нас были забронированы номера. Попрощавшись с провожатым, приведя себя в порядок и позавтракав в ресторане, я отправился осматривать город. Прежде всего следовало купить себе что-нибудь из верхней одежды, потому что мое пальто системы «Москвошвея» и шляпа с загнутыми полями обращали на себя всеобщее внимание, да и декабрьское
Магазины уже были открыты, и я отправился на рекогносцировку.
Встал вопрос: какую выбрать себе национальность? Еще в Севастополе нас предупреждали о том, что нежелательно афишировать свою советскую принадлежность. Из всех иностранных языков я лишь немного знал немецкий (и то говорил с ужасным еврейским акцентом), но объявить себя в республиканской Испании немцем значило в лучшем случае немедленно попасть в полицию, получив предварительно хорошую взбучку от провожатых. Обладая словарным запасом десятка в полтора французских слов, я в первом же магазине, где во мне сразу же обнаружили «эстранхеро» (иностранца), на вопрос: «Ке национали дад устэ?» (Какой вы национальности?) – ответил: «Франсеза» (француз), но был тут же разоблачен, так как в Испании – стране туризма – каждый второй приказчик в магазине свободно владеет французским. Пробормотав бессвязно «мерси, месье», я быстро ретировался, провожаемый подозрительными взглядами продавцов и покупателей. (Хорошо еще, что они не проявили должной бдительности; случись такое у нас в Москве, не миновать бы мне Лубянки.)
Так же неудачно кончилась моя попытка косить под англичанина, ибо англичане и американцы составляли подавляющее большинство интуристов в Испании, и естественно, что многие работники сферы обслуживания знали и английский. После этого вышел я из магазина и задумался: кем стать? Русским – нельзя, француза и англичанина во мне сразу же разоблачили, что делать? Какую выбрать себе национальность? Косить под датчанина, шведа, норвежца? Тоже навряд ли пройдет.
И тут меня осенило: поляк! Ведь едва ли найдутся тут люди, знающие польский язык (меня совершенно не смущало, что по-польски я знаю только «проше пана» и «пся крев», важно, чтобы его не знали испанцы, тогда все в порядке, тем более что и паспорт-то у меня польский). Идея оказалась плодотворной, и за все время пребывания в Валенсии я спокойно, без особых неприятностей, работал под поляка.
В одном из центральных магазинов я приглядел себе замшевую куртку на замке «молния», что называется «крик моды», а так как местной валюты я еще не успел получить, то решил пустить в ход свой НЗ – выданные в Москве доллары.
Продавец кое-как объяснил мне, что хотя эти деньги вполне надежны, но взять он их не может (он охотно взял бы их, ведь курс испанской песеты неудержимо падал, но, наверно, боялся провокации с моей стороны, так как Республика ввела строгие законы, карающие за валютные спекуляции), и посоветовал мне обратиться для размена долларов в находившийся рядом банк. По своей наивности, не зная, что любой спекулянт, крутившийся в вестибюле банка, даст мне за доллары в несколько раз больше их официального курса, я обратился прямо в кассу. Крайне удивленный появлением такого клиента, кассир тут же разменял мне 25 долларов (четверть моего валютного запаса) на песеты из расчета 25 песет за доллар. Через пятнадцать минут я выходил из магазина одетый как Утесов в представлении московского мюзик-холла – «гоп со смыком». Коричневая замшевая куртка на замке «молния», коричневый берет, коричневые же лайковые перчатки вызвали бы бешеную зависть у любого пижона, фланирующего в Москве по улице Горького, но здесь, в Валенсии, я перестал выделяться покроем своего москвошвеевского туалета, а когда в довершение экипировки я приобрел еще дымчатые очки, то вполне мог сойти за среднепреуспевающего валенсийца. Когда я пришел в гостиницу похвастаться своими обновками, то бывалые ребята меня сперва подняли на смех. Высчитали, что я заплатил, с учетом разницы в валютных курсах, примерно в пять раз больше, чем стоили мои покупки, но потом сознались, что сами в свое время поступили точно так же, причем некоторые из них сразу же лишились почти всего своего валютного фонда, купив, кроме куртки, берета и очков (которые приобрели все поголовно), еще и наручные часы наилучших швейцарских марок, которые в Москве вообще считались редкостью.
Как денди лондонский одет, я явился, наконец, в наш главный штаб «Альборайя ого» (ул. Альборайя, дом восемь), где, оказывается, меня уже давно ждали. Из московских радистов-коротковолновиков там был один из старейших радиолюбителей А. Липманов (его позывной был «20RA», то есть он был двадцатым коротковолновиком в СССР), которого в целях конспирации окрестили Липкиным. Он познакомил меня с обстановкой. А она, вообще говоря, была не очень обнадеживающей: со дня на день ожидалось падение Мадрида, который в то время висел на волоске. Для нас, радистов, это означало колоссальное увеличение объема радиосвязи, ибо Мадрид был узловым пунктом проводной связи между всеми фронтами, и с его падением вся связь фронтов с главным штабом и между собой должна будет обеспечиваться только нами – коротковолновиками, через наши маломощные и весьма несовершенные, даже по тем временам, радиостанции.