Москва-Лондон
Шрифт:
— О, разумеется, разумеется, сэр Томас! Но об отдыхе тоже не следует забывать. Как бы вы отнеслись к идее приехать на две-три недели для отдыха в одно из новых ваших поместий?
— С превеликим удовольствием, благодарю вас, сэр Джеймс. А где это?
— В пятидесяти милях южнее Лондона. Совершенно восхитительное место, уверяю вас, сэр Томас!
— А мы там чем-нибудь занимаемся или это просто восхитительное место?
Ходсон удовлетворенно усмехнулся и заметил:
— По-моему, ни одно место на земле не может быть восхитительным, если там ничем не занимаются! В этом вашем поместье налаживается чрезвычайно полезное и доходное дело: разведение и продажа мощных норманд-ских лошадей-тяжеловозов!
— Прекрасное дело, сэр Джеймс! — улыбнулся Грешем. — И вы всерьез полагаете, что эти мощные лошади-тяжеловозы способны развлечь меня
в течение двух-трех недель?
— Ах, сэр Томас, эти великолепные животные прекрасны сами по себе, но когда рядом с ними находится совершенно очаровательная молоденькая француженка, сущий ангел красоты и чистоты, тогда эти две-три недели могут показаться самыми волнующими и прекрасными мгновениями в жизни!..
— Гм… Вот как… Похоже, это обстоятельство может иметь немало положительных моментов, необходимых для настоящего отдыха… Я, пожалуй, подумаю об этой вашей идее, сэр Джеймс. На первый взгляд она представляется мне весьма обнадеживающей. Благодарю вас. Я дам вам знать о своем прибытии в это поместье. Я давно хотел познакомиться со своими новыми землевладениями. Почему бы мне не начать именно с этого, если так советуете вы, мой друг? В конце концов, я всегда обожал лошадей… а амазонок при них еще больше…
Когда Ходсон, откланявшись, вышел из кабинета, Грешем широко улыбнулся своим мыслям и крепко потер руки…
Вошедшему секретарю и помощнику он сказал:
— Присядьте, Роберт, в это кресло и возьмите себе немного этого живительного тепла из камина. Вы знаете, иногда я думаю о том, как люди могли существовать, когда еще не было каминов, но представить себе этого я так и не смог. Я убежден, что люди без каминов существовать не могут. Если у человека нет камина, значит, он еще не родился или уже умер… Если бы я был поэтом, давно сочинил бы целую поэму о камине! Вы не знаете, Роберт, кто-нибудь уже написал поэму о камине?
Кау улыбнулся, и лицо его сразу обрело приятные очертания мужской привлекательности.
— Я убежден, сэр Томас, — сказал он, — никто лучше вас не напишет поэмы о камине!
— И вы всерьез полагаете, что мне стоит испытать себя еще и в поэзии?
— А почему бы нет? По-моему, ваших талантов вполне достаточно решительно на все, сэр Томас!
— О, благодарю вас, Роберт! По доброте своей вы, разумеется, преувеличиваете мои возможности, но слышать это все равно приятно. Ну что ж, мы с вами немного отвлеклись от работы ради краткого отдыха.
Кау поднялся из кресла. Лицо его вновь обрело весьма сумрачную сосредоточенность и напряженную деловитость.
— Я думаю, сэр Томас, — сказал он, — на сегодня вполне достаточно. Все ваши помощники, собравшиеся в приемной, понимают это и просят вас перенести их прием.
— У меня прекрасные помощники, не правда ли, Роберт? Поблагодарите всех их от моего имени и решите, когда я с ними встречусь.
— Да, сэр.
— И все-таки, Роберт, меня крайне интересует общее положение дел на основных наших направлениях. Вас не слишком затруднило бы просветить меня на этот счет?
— Нисколько, сэр. Все ваши суконные, бархатные и полотняные производства работают в обычных своих режимах.
— А именно?
— На пределах своих возможностей. Сэр Томас Одрич, однако, полагает, что могут возникнуть определенные неприятности со сбытом продукции на континенте из-за новых пошлинных рогаток нидерландских, француз-
ских и германских конкурентов. Он намерен обсудить с вами вопрос
о желательности и даже необходимости вашего визита на континент
по этому поводу.
— И он, как всегда, совершенно прав! Я намерен сделать это через три-четыре недели. Вам придется вооружить меня исчерпывающими данными. Вместе с Одричем решите, кто будет сопровождать меня в этой поездке… помимо самого Одрича…
— Да, сэр.
— Далее — меня интересуют дела мистера Кэйва.
— Все ваши мельницы работают бесперебойно, сэр. Введены в дело еще семь: две — в Норсемптоншире, одна — в Лейстершире, на реке Авон, одна — в Эссексе, две — в Йоркшире и одна — в Гамшире, под Винчестером68. Никаких непредвиденных обстоятельств или неприятностей в этом деле нет, оно постоянно приносит устойчивые и высокие доходы.
— Превосходно. Поблагодарите, пожалуйста, мистера Кэйва, Роберт,
и подготовьте для него достойный подарок к Пасхе.
— Да, сэр.
— А что происходит сейчас на моих верфях?
— Все верфи загружены полностью. Одиннадцать новых кораблей для вашей флотилии ждут своих капитанов. Сэр Генрих Лейн намерен пригласить вас на спуск сорокапушечного фрегата для адмиралтейства.
— Превосходно. Передайте Лейну, что я постараюсь привезти на это торжество его величество короля Эдуарда. А сейчас, Роберт, я бы хотел переговорить накоротке с мистером Джоном Говардом. Надеюсь, он здесь?
— Разумеется, сэр Томас, но…
— Только его одного.
— Да, сэр…
Глава XXVI
Людей внешне неприЯтных, уродливых или просто некрасивых, да к тому же еще и неряшливо, не по моде одетых, Томас Грешем в своем ближайшем окружении не терпел. И мистер Джон Говард не был исключением. Высокий и широкоплечий мужчина лет слегка за сорок, с мужественным, благородным лицом, с длинными каштановыми волосами, красиво посеребренными не слишком частыми нитями седины, изысканно одетый и бла-
гоухающий восточными ароматами — о, этот джентльмен был похож скорее на принца крови, нежели на бывшего предводителя легендарной шайки бесстрашных и беспощадных разбойников, наводивших смертельный ужас на всю Англию, Ирландию и Шотландию, не говоря уж о континентальной Европе, где их ждали костры, топоры и виселицы почти всех существовавших там стран.
…Когда пятнадцатилетний Филипп Троттер необъяснимо зверски изнасиловал свою родную пятилетнюю сестру, его отец, богатый джентльмен из Хорнкестля, что в Линкольншире, запер своего милого отпрыска в дровяном сарае и целую неделю буквально сдирал с него кожу с помощью толстого, сыромятной выделки, кнута. Сначала негодник орал дурным голосом, но разъяренная мамаша стала окатывать его крутым рассолом, после чего вопли истязуемого надолго прекращались, ибо нестерпимая, жгучая боль лишала его сознания. Скорее всего, достойная чета забила бы своего выродка насмерть, не услышь обреченный юнец сквозь тяжелый присвист кнута хриплый от нечеловеческой ярости