Москва-Лондон
Шрифт:
— И совершенно напрасно! — Грешем встал со своего кресла и зашагал из угла в угол кабинета. — Каждый уклад человеческой жизни имеет свое временное пространство. Один уклад либо бесследно и не слишком болезненно растворяется в другом, более жизнедеятельном, либо его просто безжалостно уничтожают подобно сорной траве на свежевспаханном поле. Такова диалектика жизни, и с этим нельзя не считаться. Понимая это, мы должны действовать соответствующим образом. Это — философская сторона проблемы. Юридическая — и того проще. Что такое община? Это — люди, много людей. Следовательно, это — никто. Закон же всегда имеет дело с кем-то, не так ли, Том?
— Да, разумеется, — согласился Одрич, — и я уверен, что мы сможем без особых усилий и затрат выиграть любой процесс против любой общины.
— Но тогда в чем же проблема, черт побери?
— В чисто человеческом восприятии этого деяния, и не более того.
— Ах вот оно что! — Грешем вновь сел на свое место у камина. — Усиленно зачесалось под лопатками, и ты полагаешь, что это проклевываются ангельские крылышки? Но тогда тебе следует, дружище, незамедлительно отправляться в Рим замаливать свои грехи, которых, надеюсь, скопилось
не так уж и мало…
— Увы… — улыбнулся Одрич. — Боюсь, не донесу — уж слишком ноша велика… Зачем так бессовестно обременять Господа Бога?.. Я все записал, Томми. Ты, разумеется, прав: обстановка сейчас для отбирания общинных земель самая благоприятная. А в палате общин я все улажу без каких-либо проволочек… Впрочем, при дворе тоже…
— Превосходно, Том. Если хочешь, налей себе вина.
— Благодарю, Томми, но сейчас нет еще и восьми часов утра…
— А-а… Ну-ну… Как знаешь… Я хочу, чтобы ты напомнил мне в самом общем виде статут 1547 года. Если ты помнишь, большую часть того года я провел на континенте, и этот документ как-то прошел мимо моего внимания…
— А что именно интересует тебя в этом статуте?
— Все, что касается детей.
— Хм… А ты, кажется, тоже становишься сентиментальным, раз тебя потянуло на детей, — усмехнувшись и пожав плечами, пробурчал Одрич. —
Но если тебе так хочется, изволь. В самом общем виде тебя устроит?
— Вполне! — улыбнулся Грешем. — Приведи в надлежащий порядок свою буйную шевелюру и просвети меня на этот счет…
— Насколько я помню, статут предписывает городским и приходским властям, констеблям и мировым судьям забирать у нищих родителей всех их детей в возрасте от пяти до тринадцати лет даже против воли таких родителей и отдавать этих недорослей в обучение земледелию или ремеслу, чтобы затем они могли самостоятельно зарабатывать себе на хлеб. Кажется, кроме массы деталей это, пожалуй, все. Я вижу, тебе он понравился?
— О да, черт возьми! — воскликнул Грешем, наводя свой порядок в камине. — Великолепный закон, друг мой Одрич! А как мы его выполняем?
— Мы? — удивился Одрич. — При чем здесь мы? Или ты решил подменить собою все существующие ныне уровни власти?
— Разумеется, дружище, черт тебя подери! Ибо власти, как тебе хорошо известно, издают непроницаемые тучи законов прежде всего ради увековечения своего существования! Все же остальные, кто не власть, должны ковыряться в этих бездонных тучах, словно в выгребных ямах, в поисках чего-либо нужного для себя хотя бы в таком виде. В этом смысле предпочтительнее всех остальных так называемые гуманные законы, поскольку их легче остальных найти в этих непролазных тучах из-за эдакой розоватой их окраски против всеобщей серой массы. Вот из этих-то гуманных законов легче всего выжать и выколотить настоящую, просто отличную прибыль, выгодную к тому же решительно всем!
— Так… Философия… — глубоко вздохнул Одрич. — У нас уже наступил досуг? Слава богу — давненько не было…
— Какого черта, доктор Одрич?! Возьмите свои мозги в руки, сэр!
— Но тогда я бы предпочел обойтись сейчас без этих философских вы-кладок и загадок, доктор Грешем. Времени у нас для этого слишком мало — день уж такой выдался…
— Угу… Пожалуй… Итак — к делу. Отобранных у родителей или найденных на больших дорогах, в лесах, полях, городских рынках и трущобах — одним словом, повсюду, где эти бедолаги могут быть пойманными, — этот превосходнейший, гуманнейший закон предписывает учить земледелию или ремеслу, не так ли, дорогой доктор Одрич?
— Именно так, дорогой доктор Грешем…
— Превосходно! Благодарю вас, сэр. А где, не подскажете ли вы бедному философу?
— Ах, Томми, право… Ты же отлично знаешь, как я не люблю подобные кривлянья! Прошу тебя, дружище, вернуться к делам. Куда ты, собственно, клонишь?
— К этому превосходному закону, и никуда далее него! Но ты не ответил на мой вопрос. Я же полагаю, таких детей следует учить либо на специальных фермах, либо в особых мастерских, либо просто у состоятельных и толковых крестьян и ремесленников.
— Именно так закон и предписывает распорядиться судьбою этих детей.
— И он на удивление прав, черт его возьми! В связи с этим я бы хотел просить тебя к следующему нашему воскресенью подготовить предельно толковые предложения по созданию для начала трех специальных мастер-ских и такого же количества ферм на наших новых землях… я имею в виду бывшие общинные… для обучения нескольких десятков детей в каждой
из подобных школ. Все, что они там изготовят или произведут, вырастят или построят, должно непременно находить своих покупателей и приносить ощутимую прибыль. Детей этих необходимо хорошо кормить и прилично одевать. Быт их также следует организовать наилучшим образом.
Но ни о какой заработной плате им не может быть и речи, ибо эти дети всего лишь ученики, а за учебу в обычных условиях необходимо, как известно, платить долго и много. Короче говоря, Том, найди в Англии людей, способных вместе с тобою в деталях продумать и просчитать все это дело. Мне оно представляется весьма выгодным коммерчески и необходимым политически… гм… принимая во внимание наш новый курс на приобретение общинных земель…
— Да, черт возьми, Томми, со стороны это будет выглядеть чрезвычайно благородно и даже, пожалуй, патриотично! — воскликнул Одрич весьма возбужденно. — Право, твоя удивительная голова способна вырабатывать совершенно потрясающие идеи и мысли!
— То-то же, старина… Обожаю, когда мне говорят подобные вещи… Мог бы и не быть столь кратким… И все-таки, Том, могу дать тебе всего лишь месяц, только один месяц на размышления!
— Хорошо, Томми. Есть что-нибудь еще?
— Как всегда, масса всяческих дел для тебя, дружище! Боюсь, однако, что сегодня у нас с тобою слишком мало времени, чтобы обсудить их. Ты
не станешь возражать, если Роберт передаст тебе еще кое-какие мои просьбы и указания?
— Черт возьми, Томми, какие, право, церемонии!