Москва закулисная-2 : Тайны. Мистика. Любовь
Шрифт:
— Что вы делаете, чтобы так потрясающе выглядеть?
— Вам так кажется? Я ничего не делаю, но будет такой смешной ответ, а может, даже и скучный — мои роли для меня как влюбленности. Представьте, что я в кого-то влюблена.
Еще — не очень наедаюсь, не пью, не курю. Пластических операций не было, и даже массажа не делаю. Хотя теперь массаж очень хочется, хочется себя порадовать и немножечко пожить и подумать, что я вроде как женщина, о которой кто-то заботится.
— Разрешите сомнения многих людей — вы мама артиста Юрия Васильева? Почему-то все считают, что он очень на вас похож.
— Ну это старая
У нас с Владимиром Петровичем детей нет. С нами живет котик Филимон маленький, рыженький. На вас похож. Любим его ужасно, и он мил, но очень-очень независим. Наглец невероятный. Он привык к такой пище, которую мы с трудом достаем. Мы его кормили тем, что продается, но однажды его угостили едой, которую привезли из-за границы. Она ему ужасно понравилась, и мы вынуждены теперь просить, чтобы привозили. Потому что «Шебу» здесь не продается.
— Хотела бы я быть вашим котенком…
— Да я сама бы хотела им быть. И он, паршивец, обладает таким характером: ему дашь какую-нибудь еду, он грустно на нее посмотрит, а потом с ласками начинает тереться у ног. И добивается, чтобы ему покупали то, что он любит.
— Короче, у вас легко можно сидеть на шее?
— Очень. У меня характер, когда легко можно устроиться на шее.
— Вера Кузьминична, а вы праздники любите?
— Вот у меня был юбилей… А знаете, я вообще не люблю свои праздники и уж тем более юбилеи. Никогда ничего крупно и шумно не отмечала. Если Бог даст дожить до восьмидесяти лет, я никакого юбилея делать не буду. Зачем? Выйти с палочкой или без палочки, чтобы люди говорили, мол, она играла то-то и то-то… Это мне кажется неинтересным.
Сейчас я на гребне, с одной стороны. С другой — мое собственное самочувствие достаточно сложное, так как не очень знаю, что я могу дальше играть. В чем меня хотели бы видеть. И не очень верю, что с легкостью могу найти для себя здесь место. Много-много не самых веселых мыслей, но они присутствуют у каждого человека, и у женщины особенно. Мужчине легче, а женщина играет женскими чувствами, и отнюдь не в каждой роли они есть. Но… надо крепко захлопнуть эту копилочку грусти и постараться прожить оставшийся период с чувством благодарности.
— У вас имя Вера. Оно соответствует вам?
— Очень, очень мое имя. Я верный человек. Я люблю свой театр, я в нем успокаиваюсь. При всем при том, что бывают десятилетия без новых ролей и тяжело, но это дом, где я прожила всю жизнь.
Ах, эти ямочки на щеках. Ах, эти смеющиеся глазки… Они принадлежат очень сильной женщине, которая за них умеет прятать то, в чем даже самые бойкие не могут себе признаться.
Энергия заблуждения браку не помеха
Вообще смотреть, как репетируют мастера, одно удовольствие. Прожив в театре большую жизнь, они могут многое себе позволить, недвусмысленно дав понять режиссеру, кто в доме хозяин. Причем режиссер искренне встанет по стойке «смирно», а через минуту ловко поставит на это же место калифов на час. В общем, театр — это бокс, где от пропорции взаимных ударов впрямую зависит результат.
ЭНЕРГИЯ ЗАБЛУЖДЕНИЯ БРАКУ НЕ ПОМЕХА
Захаров покрасил усы Джигарханяну — Кто есть кто — Проститутки тоже любить умеют — Чурикова вся в красном — Заблуждение дает энергию
Итак, в «Ленкоме» женились Джигарханян с Чуриковой. Он миллионер, она бывшая проститутка, с которой его связывают тридцать лет и общие дети. Все это происходит в пьесе итальянского классика Эдуардо де Филиппо «Неаполь — город миллионеров», которую репетировали Марк Захаров и его ученик Роман Самгин.
— Мы встанем на колени. Мы станем мужем и женой. Мне под шестьдесят. Тебе… Ну хорошо, пусть это будет тайной, — басит Армен Борисович.
Судя по вялости диалогов, это никакой не итальянский, а брак средней полосы. Даже если учесть, что в этот день артисты впервые проходили текст второго акта, его начало смотрелось скучно. Должно быть, это утомило не только меня.
И тогда резко встает Марк Захаров, до этого флегматично наблюдавший итальянскую историю, и требует, чтобы режиссер Самгин подбросил артистам горючего. И тут же сам отгружает это «горючее» по полной программе. Горюче-смазочными материалами служат воспоминания Марка Анатольевича о его поездке в Париж, где он встречался с белоэмигрантами. И особенно интересное о Театре Сатиры:
— В шестьдесят восьмом году тогдашний директор Левинский собрал коллектив и сказал: «Кто за то, чтобы ввести танки в Чехословакию?» Пока поднимались руки, я на полусогнутых ногах (показывает, как крался к двери. — М.Р.) вышел. И шел по улице с ощущением гражданского подвига. Это я к тому, что Альфред должен попробовать поменять здесь свой стиль поведения. Во втором акте он теряет старое, но обретает новое.
И дальше Захаров буквально обстреливает артистов предложениями: обрести другую пластику, поиграть с зеркалом, произнести многословную фразу без знаков препинания и пауз. И все для того, чтобы в маленьком ленкомовском зале, где свалены в кучу беседка из «Чайки» и двери из «Фигаро», герой Джигарханяна глубоко прочувствовал подвиг, на который идет, бракосочетаясь с «ночной бабочкой».
— Слушай, это будет пошло, если ты в антракте усы покрасишь в зеленый цвет? — спрашивает Захаров.
Общее оживление в зале в предчувствии легкомысленных зеленых усов к седине Джигарханяна. Оживление переходит в дикий хохот при виде, как тот добавляет что-то гомосексуальное в пластику. Правда, «голубизна» в сочетании с мужественностью большого артиста под непрекращающийся хохот бракуется. Наконец-то читка второго акта явно приобретает динамику.
— Моего Алика вы, значит, забраковали. А Филя (от Филумены. — М.Р.) — это вам нравится? — ехидно спрашивает режиссера Самгина Армен Джигарханян. Поскольку режиссер Самгин имеет 29 лет от роду, то он тушуется и не находит, что ответить на пассаж известного артиста. Он отчего-то виновато ерзает на стуле и как может сопротивляется тому, чтобы героя Джигарханяна — миллионера Альфреда — артист называл Аликом. Но Алик — это еще мелочи по сравнению с тем, что ждет режиссера дальше.