Мост через вечность
Шрифт:
– Я износил свои латы, – пожаловался я ему. – Но ты хочешь, чтобы я: все время? Постоянно? Есть время и для цветов тоже. А Лесли – это нечто особенное.
– Лесли была чем-то особенным. Каждая женщина особенна на день, Ричард. Но особенное становится общим местом, воцаряется скука, исчезает уважение, – свобода потеряна. Потерять свободу – что еще терять?
Фигура огромная, но более проворная, чем кошка в драке, и необыкновенно сильная.
– Ты создал меня, чтобы я был твоим ближайшим другом, Ричард. Ты не создал меня симпатичным или смеющимся, или с добрым сердцем и
– Ни одного.
– Секрет моей силы, – продолжал он, – в том, что я не вру. До тех пор, пока ты не лишишь меня разума и не превратишь реальность моего существования в вымысел, я буду направлять и защищать тебя. Лесли сегодня для тебя прекрасна. Другая женщина была прекрасна для тебя вчера. Каждая из них уничтожила бы тебя в супружестве. Есть одна совершенная женщина для тебя, но она живет во множестве разных тел:
– Я знаю. Я знаю.
– Ты знаешь. Когда ты найдешь единственную в мире женщину, которая может дать тебе больше, чем много женщин, я исчезну.
Мне он не нравился, но он был прав. Он спас меня от нападений, которые могли убить во мне то, чем я в этот момент являлся. Мне не нравилась его самонадеянность, но самонадеянность исходила от уверенности. Неуютно было оставаться с ним в одной комнате, но попросить его исчезнуть означало в конце концов стать жертвой открытия, что эта женщина или та не является моей единственной родной душой.
Насколько я понимаю, свобода равносильна счастью. Небольшая охрана, – такова маленькая цена за счастье.
Единственно, думал я, у Лесли есть ее собственный стальной человек, чтобы охранять ее: гораздо больше мужчин планировали овладеть ею и жениться, чем женщин, строивших планы в отношении меня. Если бы она жила без лат, она была бы сейчас замужем, без молитвы радостной любви, которую мы изобрели.
Ее радость тоже основывалась на свободе.
Как нам не нравились женатые люди, которые иногда посматривали на нас со своими планами адюльтера! Действуйте согласно своим убеждениям, неважно – каким; если верите в супружество, живите в нем честно. Если нет, – разведитесь быстро.
Женюсь ли я на Лесли, если придется отдать ей так много своей свободы?
– Извини, – сказал я своему другу в доспехах, – я не забуду.
Перед тем, как уйти, он долго и мрачно смотрел на меня. В течение часа я отвечал на письма, работал над журнальной статьей, сроки написания которой ограничены не были. Затем я спустился вниз, в ангар, ощущая какоеb. беспокойство.
Большое полое пространство покрывала тончайшая завеса, что-то не то: столько испарений, что ничего нельзя было увидеть.
Маленькому реактивному ВD-5 необходим был полет, чтобы сдуть паутину с его поверхностей.
Я тоже – в паутине, – подумал я. Неразумно терять навык полета на каждом самолете, слишком подолгу не возвращаться к ним. Маленький самолет – единственный, на котором взлет был опаснее посадки, – требовал полета.
Двенадцать футов от носа до хвоста; он безжизненно выехал из ангара, как тележка для бутербродов без зонта. Не совсем безжизненный, подумал я. Скорее, мрачный.
Я тоже был мрачен, оставленный всеми на много много недель, кроме разве что пауков в приборах для посадки.
Вот, наконец, люк открыт, топливо проверено, предполетный осмотр сделан. На крыльях лежала пыль.
Мне следует нанять кого-нибудь, чтобы стирал пыль с самолетов, подумал я и фыркнул от отвращения. Каким же ленивым хлыщом я стал – нанимать когонибудь, чтобы стирать пыль с моих самолетов!
Обычно я был привязан к одному самолету, сейчас это был маленький гарем; а я шейх, который приходит, когда захочет. Твин Цессна, Виджн, Майерс, Мотылек, Рэпид, Озерная амфибия, Питтс: раз в месяц, а иначе – как же я заведу их двигатели?
В последнее время в бортовом журнале была запись только о Т-33 во время полета из Калифорнии.
Осторожно, Ричард, – подумал я. – Держаться подальше от самолета – совсем не способствует продлению срока его службы.
Я проскользнул в кабину самолета-малыша, посидел некоторое время, глядя на панель управления, ставшую мне непривычной.
Бывало, я весь день проводил со своим Флайтом; ползал вверх-вниз по кабине, переворачивая все вверх дном; пачкал рукава в масле, прочищая двигатель и устанавливая вентили, затягивая крепежные болты цилиндров. Сейчас я был столь же близок со своими самолетами, как был близок с женщинами.
Что бы подумала об этом Лесли, так умеющая ценить вещи? Разве не были мы близки, она и я? Мне бы хотелось, чтобы она была здесь.
– За соплом чисто! – я выкрикнул это предостережение по привычке и нажал стартовый выключатель.
Воспламенители зажглись.
Тшик! Тшик! Тшик! и наконец – грохот зажженного в форсунках реактивного топлива. Температура турбины достигла нужной отметки, двигатель набрал обороты по своей крохотной шкале.
Как много значит привычка. Изучишь самолет однажды, глаза и руки помнят, как его поднять в воздух еще долго после того, как это стирается из памяти. Находись кто-нибудь в кабине и спроси, как запустить двигатель, я бы не смог ответить: Только после того, как мои руки выполнят последовательность действий по запуску, я бы смог объяснить, что они проделали.
Резкий запах горящего топлива проник в кабину: вместе с ним всплыли воспоминания о тысяче других полетов. Непрерывность. Этот день – часть отрезка времени жизни, проведенного большей частью в полетах.
Ты знаешь другое значение слова полет, Ричард? Бегство. Спасение. От чего я в эти дни спасаюсь, что ищу?
Я вырулил на взлетную полосу, увидел несколько машин, остановившихся около аэродрома для наблюдения. Многого они увидеть не могли. Самолет был так мал, что без дымовой системы для демонстрационных полетов его невозможно увидеть, пока он не покажется на дальнем конце взлетной полосы.