Мост через время
Шрифт:
Не напрасно заглянул. АВАНТЮРА (от французского – приключение), рискованное, сомнительное предприятие, часто с корыстными, бесчестными целями, рассчитанное на случайный успех; действие, предпринимаемое без учета реальных возможностей и в подавляющем большинстве случаев обреченное на провал. АВАНТЮРИСТ… 1) Устар. Искатель приключений; 2) тот, кто склонен к авантюризму; беспринципный делец.
Выходит, не нашел я точного слова… Однако, раз «устар.», заглянем также в старый словарь, Даля, за уточнением.
Повезло. У Даля «авантюрист» наряду с плохим, очень плохим, еще и «землепроходец».
А это уже совершенно другое дело! Землепроходцами в старину назывались Семен Дежнев, Ерофей Хабаров, Афанасий Никитин… Что же, и они не учитывали реальных возможностей? Быть того не может. И объективные возможности,
…К сорокалетию Победы по телевидению показали документальный фильм о киевских маневрах 1935 года. Показали парад после маневров: идут первые наши десантники. Впереди – хват любо-дорого, за ним – строй хватов не меньших, разве что помоложе и чинами пониже. Ровно идут, но чуточку нахально, как ходит на парадах военная аристократия, матросы. А может, и тельняшки у десантников повелись от Гроховского, бывшего матроса?
К переднему подбегает деваха с цветами. Спружинив поясницей на ходу, цветы хват берет, однако видно, что они ему ну совершенно сами по себе ни к чему, а вот деваха – вот только назначь она ему свидание, вот только назначь и явись…
С 1931 года воздушно-десантную технику осваивали в армии отборные части, так и называвшиеся – опытные отряды, вскоре развернутые в батальоны и бригады особого назначения. Но сначала ее испытывали сами сотрудники Осконбюро. И вместе с ними непременно – главный конструктор, во многих случаях первым, добиваясь на это разрешения начальства, ссылаясь на то, что он еще и летчик. Парашюты испытывал первым, тяжелый десантный планер Урлапова поднял в воздух первым, без парашюта десантировался с бреющего полета первым, вместе с Титовым. И так почти во всех повышенно опасных испытаниях.
Утверждение, которое мне проверить не удалось: что в 1928-1929 годах «начвоздуха» Баранова заинтересовал не только Гроховский, а вообще «деятели» такого типа. В частности, Чкалов, незадолго перед тем уволенный со службы, даже, хотя и недолго, отсидевший в тюрьме за постоянные, упрямые нарушения военных и гражданских порядков. Что и Гроховский, и Чкалов, и еще кое-кто из летчиков и конструкторов угодили в одну и ту же систему срочных мер по укреплению авиации нестандартными личностями и что меры эти были предписаны уже и не авиационным командованием, а бери повыше – командованием РККА,
Знакомы тогда Чкалов и Гроховский не были, в дальнейшем, говорят, стали друзьями, но это навряд ли. А вот соперниками – возможно. Чкалов не одобрял Гроховского за «измену» летной профессии, а кроме того, в глубине души, как человек творческий, досадовал, мне кажется, что вот Гроховский до чего-то додумался сверх самолётовождения, а он, Чкалов, нет. Это, конечно, догадка, не более, но в этом виде приемлема.
Встретились они года через два в Тушине. Чкалову, только что возвращенному в армию, предстояло испытывать то, до чего додумался Гроховский. Испытания начинались на другой день, а пока, после взаимных прощупывающих насмешек, перехода на «ты» и на уменьшительные имена, была устроена автомобильная гонка от Тушина до Центрального аэродрома. То хитрый Паша, рассчитав, что впереди путь вот-вот перекроет регулировщик, притормаживал и потом проходил перекресток на полной скорости, помахивая ручкой застрявшему Вале, то Валя на машине помощнее обгонял Пашу. Милицейские свистки отвлекали их не больше, чем чириканье воробьев… Хорошо, что движение в Москве было тогда несравненно жиже нынешнего, а то, глядишь, рассказывать нам было бы дальше не о чем.
«…В Новочеркасске у нас в гарнизоне было кино, была самодеятельность, устраивались танцы. При Павле мне – пожалуйста, куда угодно вместе с ним. Без него – боже упаси и помилуй! Дружить мне разрешалось только с Леной Фиксон, потому что ее муж был в звене у Павла, и, значит, дома они отсутствовали вместе.
Я слышала, что приехали из Москвы, спрашивают про Павла. Знала, как про него говорили: что у него идей в голове и дисциплинарных взысканий в какой-то там карточке, как блох
В Москве для Гроховских была приготовлена, мало того, отремонтирована комната: при тогдашнем положении с жильем – тоже несомненный признак возлагавшихся на Гроховского особых надежд. (Чкалов, переведенный в НИИ через два года и тоже летчиком-испытателем, долгое время ютился у знакомых.) Комната в коммуналке, соседи, как водится, не сахар, низкий первый этаж, так что в окна с улицы свободно заглядывали, оторопев, прохожие. А не заглянуть – ну можно ли не заглянуть, если там на широких подоконниках выстраивались, например, авиабомбы стоймя на стабилизаторах… И все же комната была своя, отдельная, да еще и в центре Москвы.
Дом этот, дом 23 по 1-му Колобовскому переулку, недалеко от Трубной площади, года три назад заколотили, приготовили к ремонту. Наверное, капитально перестроят изнутри, потом вселят какое-нибудь учреждение. Что ж, настанет пора, когда на нем, в первом простенке справа, если стать лицом к подъезду, появится мемориальная доска. Не может быть, чтобы не появилась. Вот только бы не с казенными словами!
Устроили скандал соседи: новые жильцы ночами напролет жгли у себя двухсотсвечовую лампу, накручивали квартирный счетчик. Гроховский и его молоденькая Лида тут же согласились с недовольными, вызвались платить за электричество любую долю, какую назначит общественность. Бомбы на подоконниках – они законно взволновали и дом, и весь переулок – обследовал актив. Бомбы оказались не фугасными, а всего лишь агитационными, выклеенными из бумаги в несколько слоев, пустыми внутри. Две продольные половины на петлях раскрывались как чемодан. Начинять их предполагалось листовками, бенгальскими огнями и прочими штуками, употребляемыми на праздниках, сбрасывать с самолётов и дирижаблей на парашютиках.
И соседи окончательно утешились, даже сочувствием прониклись, интересом, помочь предложили. Но вот о чем им знать не положено было: в случае чего агитбомбы легко превращались в осветительные.
От прямых служебных обязанностей Гроховского в НИИ сразу же освободили, по-видимому негласно. То есть ставку на него с самого начала делали не как на летчика. Значит, как на конструктора. Он летал, потому что квалификации своей летной терять не хотел, но летал, когда и сколько сам находил для себя нужным. Своими конструкторскими замыслами он в институте увлек юного техника-испытателя Владимира Малынича, и этому тоже не препятствовали, наоборот, и Малынича понемногу освободили от прежних обязанностей. Вдвоем они сконструировали подкрыльный сбрасываемый бензобак, чтобы увеличить таким образом запас топлива на самолёте, увеличить дальность полета; затем подкрыльные носилки для перевозки раненых и еще какую-то подвесную систему для самолёта. Очевидно, секретную (Малынич в одном из писем называет ее «специальной»), но так же, как и бомбы, и носилки, едва ли сложную, поскольку все свои «объекты» они чертили, изготавливали и испытывали по большей части сами, не имея еще для этого ни опыта, ни должного образования, – вечерами, ночами, паля двухсотсвечовую лампу, по выходным… Не было у них ни отдельного рабочего помещения, ни станков и инструмента, помимо самого простого слесарного, ни сейфа для чертежей или хотя бы отдельного шкафа с замком. Зато уже были завистники. Однажды кто-то сунул в портфель Малыничу, где он хранил чертежи, масляную тряпку, после этого работу пришлось уже полностью перенести на Колобовский. Агитбомбы разных устройств выклеивала из бумаги Лида, она же шила для них парашютики на ручной поповской машинке, испытывали их Гроховский и Малынич: сбрасывали их с крыши дома двадцать три по ночам, чтобы зрители не мешали… Я все не мог понять, что это за поповская машинка такая, – у попа реквизированная, что ли, в революцию? Оказалось, старинной фабрики Попова, приобретенная на толкучке.