Мост
Шрифт:
Захар Тайманов на всякий случай коммунистов переправил лодкой в Заречье.
Сам он все-таки и допустить не мог, что ворвались в Чулзирму войска Колчака — верил в силу дивизии Чапаева. Однако, увидев всадников, наказал Тарасу, чтобы тот, бегая с деревенскими ребятишками, наблюдал за селом.
Приговор ревкома, оказалось, не образумил Хаяр Магара, деда Васьлея и им подобных…
Беседуя с «колчаками», Хаяр Магар пел лазаря насчет контрибуции.
— Советская власть ограбила нас, оставила без хлеба, без денег, меня вынудила уплатить десять тысяч рублей, — жаловался куштан.
Командир «колчаков» слушал с виду участливо, даже сказал что-то вроде того: в соседнем селе Колчак вернул богачам деньги.
Хаяр Магар, уверяя, что он говорит от имени всего села, умолял командира «колчаков» возвратить «бедным крестьянам» заработанные тяжелым трудом деньги.
Командир согласился:
— Напишите бумагу, что-де Советскую власть не принимаем. Колчака ждем как царя, — предложил он. — Соберите подписи. И все, кто подпишет, пусть следуют за нами. Сегодня же до вечера получите деньги…
Как бы там ни было, по после беседы с «колчаками» действительно была составлена, а кое-кем и подписана такая бумага.
Куштаны начали снаряжаться к Колчаку за деньгами.
Всадники с гиканьем носились по селу…
Пьяный дед Васьлей похвалился: «Я — Колчак». Один из «колчаков», услышав это, хотел нагайкой привести старика в чувство. Не помогло. Подгулявший старик кричал: «Я — Колчак!», наверное, вспомнил шутливые слова Захара о том, что смахивает на Колчака.
Тарас побежал к отцу с сообщением. Выслушав сына, Захар определил:
— Наши балуются.
Девять человек, оседлав своих копей, вместе с «колчаками» ускакали за Лысую гору.
Говорили, Мурзабай наблюдал в окно, как его односельчане отправились за деньгами к Колчаку. И будто бы, упав на пол, катался Мурзабай со смеху, когда среди них увидел и своего молчаливого работника — Мирского Тимука.
Более опытный, чем его собратья, Смоляков взыскивать деньги с Колчака не поехал. Ходили слухи, что даже спрятался от «колчаков».
Эта загадочная, печальная для одних и долго веселившая других история скоро разъяснилась.
Наивные и жадные куштаны, возможно еще не перевалив за гору, почуяли подвох. Но обратно они не вернулись ни на следующий день, ни спустя педелю, пи через месяц…
В тот же день, попозже, со стороны села Тоцкого появились в Чулзирме еще два всадника. Один, показывая в сторону горы, хохотал так, что едва не вывалился из седла. Другой лишь кривил в улыбке губы:
— Твоих это рук, Лапша! Ты, видать, подговорил моих ребят, ты небось подучил…
— Нет, не я, товарищ командир! — помирал от смеха первый, — Я только велел спять красные звезды с фуражек. А уводить кулаков к Кутякову я ребят на подучал. Сами небось додумались. Это — не иначе — дело Белякова.
— Ничего еще, если на Кутякова попадут. А то сегодня Чапаева ждали. Тебе, Лапша, достанется.
— От Чапая не достанется. За военную хитрость? За находчивость? Это же разоблачение контрреволюции. Чапай меня орденом наградит!
— Вы с Чапаевым, может, и близкие друзья, я этого не замечал. А вот если вместе с ним и комиссар приедет, товарищ Фурманов… Что будешь делать?
— Не боюсь я, товарищ командир. Надеюсь на то, что ты меня выручишь.
Командир, ужо не слушая, пришпорил коня. И оба всадника направились прямо к дому Кирилэ.
В Заречье вешняя вода не обошла и знакомый нам переулок. Двор Чугуновых залило — мать Илюши временно переселилась к Радаевым. Вода добралась до ворот Олиного дома и, будто в раздумье, остановилась. Мать Оли, захватив необходимые вещи, с детьми ночевала у родных — подальше от реки. Дома Оля осталась одна.
Оля не могла попять, почему сегодня с утра ее сердце переполняла радость. Может, девушка предчувствовала счастье, а скорее всего, ее веселило бурное половодье.
Она поглядывала в сторону Чук-кукри: тропка Румаша скрылась под водой. Лыжный след Тараса давно растаял. Все пути, связывающие с Чулзирмой, перерезаны. Оля еще не знала, что весенняя дорога для любящего сердца — самая короткая, не видела, что к пей приближается ее счастье.
Не в сторону Чук-кукри и Телячьего Табора, а немного левее смотри ты, Оля! Вон, видишь, по широкой, как море, весенней реке Ольховке плывет какое-то сучковатое бревно. Нет, это совсем не бревно. И плывет не по течению, а поперек — прямо к твоим воротам. Да ведь это лодка, и на ней люди.
Только теперь Оля увидела лодку и подбежала к воде.
А что дальше было, Оля толком не помнила. Но навсегда западет в сердце яркий и теплый весенний день, завершивший два долгих года ожидания…
Оля готова броситься в воду и поплыть навстречу лодке.
Один, который поменьше, — Тарас. И другого узнала Оля. Это Филька! Кто третий? Спирьки уже нет… И не Илюша… Оля боится, что обозналась. Вот он, третий, поднялся на ноги, размахивает фуражкой. Что-то кричит, но слов разобрать невозможно.
Филька, перестав грести, тоже вскочил, подкинул фуражку кверху, но поймать не сумел — упала в воду.
Все трое, хохоча, как малые дети, принялись ловить в воде фуражку.
Оля всхлипнула и сразу засмеялась. Горюет она или радуется? Губы смеются. А из глаз бегут крупные слезы.
…Издали Оля узнала Румаша, а вблизи — нет. Вдруг стала на миг какой-то отчужденной. Ведь два года прошло. Для молодой любви два года тянутся как век, а иногда время и совсем остановится!
Оля жила ожиданием встречи с любимым, и ей чудилось, что это длятся дни, незабываемые дни давно прошедшего семика. И Румаш, постоянно живший в ее сердце, нисколько не изменился. Но времени протекло много. Вблизи Оля даже не поверила, что это Румаш. Совсем другой человек: выше ростом, шире в плечах, над губой чернеет полоска усов. И одет совсем по-другому.