Мост
Шрифт:
Мурзабай. Вы нас, сравнивая с капиталистами, стараетесь ликвидировать. А если уничтожите мурзабаев, Медведевых, тогда как будете жить? Понадеетесь на чахрунов — все с голоду помрете.
Тагам. Давай рассуждать по порядку! Вас никто не уничтожает. Живите мирно. Не бунтуйте против Советской власти, не подстрекайте народ. Тогда и вас не тронут.
Мурзабай. Об этом мне Симун говорил еще в позапрошлом году. Он оказался частично прав. Я не борюсь против Советов, народ не подстрекаю. Сижу, наблюдаю и жду, как пойдет дальше. И вы меня в тюрьму не сажаете. Однако хлеб вам давай, без денег давай. И деньги еще с нас же сдираете. Сегодня отдам зерно, завтра отдам, а на третий день и я останусь таким же, как Чахрун. Что тогда? Мы, крестьяне, как-нибудь проживем. Что будут есть в городе?
Тагам. Мы не хотим вас грабить, хлеб нужен для спасения Родины от капиталистов, от иностранного гнета…
Мурзабай. Вы смотрите на сто лет вперед. Я попробую хотя бы на несколько лет заглянуть… Скажем, вы окончательно победили. Семенной хлеб в некоторых закромах есть, в некоторых и не осталось. Новая власть не любит богатых. И они, допустим, больше не хотят богатеть, если даже есть зерно, все равно больше чем две десятины не засевают. Каждый — только для себя. Крестьянин, он только излишки вывозит на базар и продает. Лишнего — нет. В мелком хозяйстве что может быть лишним? Посмотрим вперед…
Тагам. Давай посмотрим. Крупные хозяйства еще будут. Временно, может быть, будут те же Медведевы, останутся и «крепкие середняки», как ты. В дальнейшем отъединятся бедные и средние крестьяне. Про коммуну ты слышал? В Ключевке двадцать дворов хотят выселиться из села, хотят работать совместно, коммуной. Их хозяйство тогда будет крупным. Вот мы и поможем этим коммунам развиваться.
Мурзабай. Вы хотите пойти по пути Столыпина, но не по-столыпински, по-своему хотите поступать, хотите объединить крестьян для общей работы. Скажу прямо: дело у вас не выйдет. Только и получится, что напугаете крестьянина словом «коммуна».
Тагам. Умный ты человек, Мурзабай, и книг много читал, однако не то, что надо. Хватит сидеть за книгой «Столыпин». Теперь в доме Мельгуша каждый вечер открыта библиотека. Там — сочинения Ленина…
Днем в доме Мельгуша — школа, вечером там библиотека. Учительница навезла из города книг. Даже свой книжный шкаф перетащила в школу.
Тарас частенько туда забегал. Помогал учительнице проверять тетради. Иногда, если по делам приходилось отлучаться, Антонина Павловна просила Тараса провести несложный урок.
…А теперь каждый вечер с наступлением темноты Тарас как хозяин входил в переднюю комнату мельгушинского дома, зажигал лампу, открывал шкаф, раскладывал книги по столу, по партам. Сначала в библиотеку заглядывала только детвора. Из взрослых захаживали члены Совета.
И вот пришел Мурзабай. Потрогал, посмотрел книги.
— Молодец, — похвалил оп Тараса.
— Парнишка-то молодец, только не все названия русских книг умеет перевести, — вмешался Ахтем-Магар. — Вот, папример, как объяснить заглавие этой книги?
Мурзабай прочитал: «Гигантский кризис».
— Это не только парнишка, но и поп запнется, — сказал он, улыбаясь. — Гигантский — это значит большой, огромный. А кризис, как сказать… недостаток, что ли, или сложность? Вернее, так: «Большие затруднениям.
— Ты, Павел мучи, каждый вечер приходи сюда, тогда все тоже начнут ходить, — предложил Тарас.
— Хочешь, чтобы я стал твоим помощником? — Мурзабай засмеялся. — Сколько платить будешь? А сам-то сколько получаешь? Половину мне будешь отдавать?
— Для народа работаем бесплатно, — ответил Тарас. — Надо просвещать народ, — добавил он солидно.
Слова Тараса слегка обескуражили Мурзабая.
«Просвещать надо».
Ведь раньше он сам такие слова произносил сотни раз. Произносил, а за дело, как это ни удивительно, взялся недоучившийся мальчишка!
— Есть у тебя книги Ленина, Тарас Захарыч? — как бы между прочим спросил Мурзабай.
Тарас подал Мурзабаю три брошюры: две на русском языке, одну — на чувашском.
— И эти посмотрите, — предложил он. — Обе на чувашском.
— «Карл Маркс и Фридрих Энгельс», «Август Бебель», — прочитал Мурзабай. — Эти потом, — он их отложил, а первые три книги унес с собой.
Ахтем-Магар и Шатра Микки переглянулись.
— Если все были бы как Мурзабай, нам было бы легче работать, — проговорил Шатра Микки, — Сколько хлеба ни требуют, не ругается. В прошлый раз приехавших к нему за излишками даже блинами угостил.
— Удивляет он меня, — покачал головой Магар. — Еще книжки Ленина читать собрался. Уж не думает ли он занять твое место в Совете?
— Пускай, если хочет, — не то шутя, не то всерьез ответил Микки. — Бывший старшина лучше меня сумеет работать. Он человек грамотный, не то что я. Меня и расписываться недавно научили…
— Поп еще грамотнее, — съязвил Магар. — Может, тогда и его надо избрать в Совет?
— Чего смеешься? Пусть отрежет космы — и выберем, — сказал Микки, словно шутить и не собирался. — Его сын — коммунист. Сын дьякона — красный командир. Племянник Мурзабая был у нас членом ревкома.
— Если слушать тебя, то во всем мире окажутся одни только коммунисты. Рассказывая сказки, ты сочинять научился. Айда, пойдем лучше спать. Нам завтра с утра надо идти в Заречье напомнить Медведеву, что он еще целиком не рассчитался…
Оставшись один, Тарас вынул из шкафа тетрадку. На ее обложке Антонина Павловна вывела: «Список абонентов». До сих пор туда еще ни одного имени внесено не было — люди просматривали книги только здесь. Мурзабай оказался первым абонентом.
«Этого слова и Мурзабай перевести на чувашский не смог бы», — с некоторым удовлетворением подумал мальчик.