Мост
Шрифт:
Румаш с горящими глазами выслушал рассказ Тражука о событиях ранней весной в Кузьминовке. Очень заинтересовала его встреча Тражука с учителем Ятросовым и особенно известие о Кояш-Тимкки.
— Вот это да! Значит, Тимкки пичче объявился, — радовался Румаш. — Вот он большевик и есть. Настоящий революционер. Я всегда так думал.
— А эсеры — кто? Как красиво: социалист да еще революционер! И мой учитель эсэр. Слова-то какие!
— Слова-то и обманывают, — холодно сказал Румаш. — Ладно. Об этом после. Лучше скажи, почему Мурзабай так
Румаш ответа не услышал: усталый Тражук крепко спал. Румаш еще долго ворочался, вдыхал запах сена и всматривался в небо Чулзирмы, которое ничем не отличалось от ивановского.
12
Румаш в родном селе загостился. За две недели запестрели цветами заливные луга, зашептались зелеными листочками осины в Чук-кукри, перешептывались тополя, радуясь зеленому наряду. Снежно-белые и огненно-красные цветы улыбались людям с лесных полянок.
Тражук и Румаш бродили по лугам и лесам. Узнавали старые и открывали незнакомые лесные тропинки в излучине Ольховки и по долине Каменки добрались до Верблюд-горы.
Тражук, краснея и заикаясь, открыл другу свою сердечную тайну. Румаш пожалел друга. «Прост ты очень. Уксинэ в твою сторону и не смотрит, а вот старшая глаз не спускает. Видно, прав я: Мурзабай хочет исподтишка сбыть лежалый товар. Хорошо бы помешать. Но прежде чем действовать, надо проверить».
— Если уж сказать боишься — напиши, — посоветовал он другу. — Стихи сочини — девушке это приятно. А я передам…
…До троицы оставалось несколько дней, а уезжать Румашу не хотелось. Что ж его тут держит? Тражук, дружба? Но есть же у него друзья и в Ивановке. А есть ли?..
Непоседливый Румаш удивлял веселыми выходками большую семью Мурзабая. Вызвал улыбку нежности на рано увядшем лице тетки Сабани, а столетнюю бабку, которая уж много лет не покидала печи, на руках вынес из землянки и усадил на зеленой траве погреться под лучами солнышка.
Тражук, как всегда, заснул первым, а Румаш ворочался с бока на бок. Из-за реки донеслись далекие девичьи голоса. «Подумать только. Там поют, веселятся, а мы ложимся с курами. Семика ждем. Глупо это!..»
— Ладно. Спать, — сказал он себе сердито. — Еще день, два — и надо ехать! До троицы меньше недели, пора возвращаться — к ярмарке приготовиться.
Румаш утром предложил порыбачить. Тражук не перечил. Захватив удочки, они зашагали вверх по Ольховке вдоль Осиновой рощи. Прошли перекат. Здесь русские обычно переходили реку вброд, чтоб найти подходящее место для рыбалки на чувашской стороне. На их берегу подступиться к реке мешали густые заросли камыша.
Рыбаки миновали поляну между Осиновой рощей и Телячьим Табором. Румаш задержался над омутом.
— Рыбачить будем здесь. В такой глубине, может, и сомы водятся.
Тражук предложил было пойти дальше, но гость настоял на своем. Ему вскоре попались
— Этот омут чувашские ребята прозвали Чугуновским, — заговорил Тражук, запинаясь. — Тут всегда рыбачит… Илюшка Чугунов из Сухоречки. Он и товарищи его… И никого сюда они не подпускают… У Яхруша здесь в драке зуб выбили… — Снова бросив взгляд на тот берег, добавил: — Видишь, идут. Давай-ка убираться отсюда, а то не миновать свалки!
Румаш помолчал. Он знал с детства, что Тражук не из робкого десятка. Видно, связываться не хочет.
— Садись где сидел! — распорядился Румаш. — Я давно хочу познакомиться с местными русскими. Что за ребята — из богатых семей или бедняки?
— Голытьба, — махнул рукой Тражук. — Но смельчаки. Илюшку Чугунова, говорят, побаивается даже Васька Фальшин. А те двое — друзья Илюшки. Всегда ходят втроем. Видишь, идут без удочек. Значит, не избежать нам драки.
Троица между тем перешла вброд Ольховку.
Румаш, забыв про поплавок, смотрел на русских парней, приближавшихся к ним. Те шли гуськом, не спеша. Передний — Чугунов — вразвалку: невысокий, но крепкий, плечистый. Атаман-красавец. Кудри выбиваются из-под картуза. Второй — рыжий, широколицый. Последним шагал остроносый, конопатый, малопримечательный.
Тражук вскочил было на ноги, но Румаш удержал его.
— Сиди! Спокойно. Молчок!
Чугунов, подходя, зычно выкрикнул:
— Марш отсюда, чувашлята! Живо, пока целы.
Румаш спокойно, повернув голову, посмотрел на него.
Всегда тихий Тражук, вспыхнув, вскочил.
— Кому говорю, чувашля, — задирался Илья. — Вы што, не знаете Чугунова?
— Знаем, кусок чугуна, — взорвался Тражук. — Ты что, купил эту часть реки у водяного? Придется, видно, тебя искупать здесь…
Когда до ушей Илюшки дошла русская речь, он оторопел. Румаш, не менее Чугунова огорошенный еыходкой смирного Тражука, громко засмеялся.
— Скалься, скалься, чувашленок, да смотри, потом заплачешь! — пробормотал атаман.
Румаш, больше не глядя на Чугунова, поддержал Тражука:
— Молодец, Трофим Петров! Вот наконец я слышу речь не мальчика, но мужа.
Атаман снова разинул рот:
— Ты ж русский, — так и не справился он с удивлением. — Чего ж ты молчал? Ждал, когда поколотим?
— Нет, Илюша, и я, как ты назвал меня, чувашленок.
— Вре-ешь?
— Надо бы вас поучить, да охоты нет связываться, ребятушки. Вот если б на твоем месте был Васька Фальшин, уж я намял бы ему бока.
Чугунов обмяк и дружелюбно осклабился. Его спутники молча стояли поодаль.
Незаметно завязалась веселая беседа. Новым знакомым Чугунов оказывал уважение: называл Ромой и Трошей, а старых друзей, как и раньше, окликал Спирька, да Филька.
Когда Чугунов услышал, что Тражук сын Сибала-Михайлы, он, подумав, предложил: