Мост
Шрифт:
— Нет, чувашки раньше варили кислушку. А это зелье начали варить в Сибири. Чалдоны первые придумали таким образом переводить хлеб.
— Ладно, ладно! — погрозил русский шутливо. — Чалдон — это значит сибиряк. Чуваши по всей Сибири расселились, вплоть до Байкала. Вы, чуваши, испокон веков лесной народ, скрывались от властей. И здесь поселились у леса, а русским оставили землю на голом берегу.
— Вам лес ни к чему, — снова усмехнулся Мурзабай. — У вас в лесу живут только лешие. А у нас там селятся боги, а на болотах — черти. Так что не обойтись нам без лесов да болот. — Подняв
Разгоряченный первачом, Белянкин заговорил напористей:
— Сначала выпьем, потом подумаем, как нам создать эту крепкую власть, хотя бы в волости. Вот вернутся в деревню чуваши после войны, потрясут вас тут, крепких мужичков. Тогда забудешь, кто ты, — чуваш или башкир. Теперь, Павел Иванович, по-новому группируются люди: не русские, чуваши или башкиры, а рабочие, буржуи, крестьяне, солдаты. И еще: монархисты, анархисты, кадеты, социалисты-революционеры, социал-демократы.
Мурзабай замахал руками:
— Эх, чего только не развелось на свете. Не приведи господь! Чуваши называют себя: «Чуваш-йываш». Тихий, значит, покорный народ. Властей боимся, не бунтуем. Вот возьмем теперь и признаем Временное правительство.
Белянкин прищурился, потряс пальцем перед носом хозяина:
— Ох, не балуй, Павел Иванович! Не делай из меня дурачка. Ишь вспомнил: «Чуваш-йываш». Не бунтуем. А волжские бунтари в девятьсот пятом? Тогда у чувашей вождь отыскался: Николаев-Хури. Это вроде как у тебя получается: Мурзабай ты, а еще, кажется, и Николаев тож! Я, братец мой, историю чувашей знаю не хуже, чем ты. Еще есть один Николаев-чуваш — важная птица. Он от русской секции вошел во Второй Интернационал, в международную организацию социал-демократов. У нас, у социалистов-революционеров, тоже есть вожди — революционеры, защитники крестьянских интересов. Но нам самим надо сплотиться, не только признавать Временное правительство, но и стать его опорой.
Плаги и Кулинэ сидели в задней половине дома и шепотом переговаривались. Угахви при появлении Тражука вышла из дома, сильно хлопнув дверью. Плаги, сразу осмелев, подтолкнула Кулинэ.
— Послушай, о чем они. Может, о мире говорят?
Кулинэ припала к двери ухом.
— Все время только один русский балакает, — прошептала она, обернувшись к Плаги. — Ничего я не понимаю. Тражук, ты попробуй.
Тражук несмело занял место Кулинэ.
Белянкин и впрямь заливается соловьем. Тражук внимательно слушал, боясь пропустить хоть слово.
— С социал-демократами мы можем объединиться, — вещал Белянкин. — С меньшевиками. Но есть еще левое крыло — большевики. Они очень опасны и для революции и для Временного правительства. Особенно теперь, когда в Россию приехал вождь большевиков Ульянов-Ленин…
Женщины дергают Тражука, окажи, мол, о чем речь-то. Он будто прикипел к двери.
— Большевики армию нашу разлагают, в городах мутят народ, вот-вот проникнут в деревню…
— Да, дела-а! — подал голос Мурзабай, — Такие страсти, Фаддей Панфилыч, голова пошла кругом! Видно, ничего мне не понять. Давай-ка опрокинем еще по маленькой за Временное правительство. Да закусывай ты, а то захмелеешь! Нет, видно, все это не моего ума дело.
— Вот что, Павел Иванович, — взял тоном выше Белянкин. — Не твоего, так нашего ума это дело! Знай — одними тостами за Временное правительство не обойдешься, крепкого порядка, о котором ты мечтаешь, не создашь. Изволь-ка сам поработать! Царю был слугой, послужи теперь народу. Наш комитет решил снова поставить тебя волостным старшиной. Не напрасно же я сделал двадцать верст крюку по ключевскому мосту через Каменку.
«Все-таки довязал лыко, — про себя усмехнулся Мурзабай. — А концы все же не найдешь. Сейчас я тебе такую колодку подсуну, что забудешь, зачем приехал. Комитет, видишь, решил. Сам решу, как пожелаю», — и, взявшись за почти опустевшую бутыль, крикнул: — Принеси нам еще выпить, там самогон в кухонном шкафу. И Тражуку скажи, пусть войдет, — добавил по-чувашски, несколько удивившись, увидев вместо жены Плаги.
— Дочь или сноха? — поинтересовался Белянкин, провожая взглядом молодую женщину.
— Жена Симуна — племянника.
— Ядреная! Кровь с молоком! Уж не она ли тебя присушила, — глаз не кажешь в Кузьминовку. Жена племянника — это ведь не сноха!
— А ты, друг, не зарься на чужое добро. И не завирайся. У вас, у русских, может, и по-другому, а у нас, у чувашей, все едино — сноха. У нас, у чувашей, даже слова снохач нет, а уж греха такого и не водится.
— Черт с вами и с вашими законами. Ты мне ответь: согласен, что ли, старшиной быть?
На пороге вырою Тражук в лаптях, в заношенной холщовой рубахе. Он поклонился и, обращаясь к Белянкину, громко сказал:
— Здравствуйте, Фаддей Панфилович!
Белянкин вытаращил было глаза, но, быстро скрыв замешательство, откликнулся, не скрывая издевки:
— Здравствуйте, коли не шутите, молодой человек. С кем имею честь?
Мурзабай обнял Тражука за плечи, подвел к столу, усадил и только тогда заговорил:
— Не гляди, что мы в лаптях. Это чуваш, студент Трофим Петров, — и спросил, обращаясь к Тражуку: — Ты разве знаешь нашего русского гостя?
— Знаю Фаддея Панфиловича Белянкина. Он — землемер в нашей волости.
Хозяин исподтишка бросил на гостя торжествующий взгляд. Тот растроганно хлопнул по плечу «студента».
— Молодец, Трофим Петров! Вот так лапотник! Чем же он занимается у тебя, этот студент?
— Не важно, что он делает сейчас, — ударил себя в грудь Мурзабай. — Он будет наших детей учить. Это для общества. А для меня… Э-э, шельмец! — обратился он вдруг к Тражуку, — Ты трезвым наши пьяные речи слушаешь! На-ка вот, опрокинь стаканчик!
Тражук никогда в рот не брал хмельного. Он неуверенно взялся было за стакан и поставил обратно.
— Пей! — крикнул Мурзабай. — Не то — вылью за пазуху.
Тражук зажмурился, качнул головой и, не переводя дыхания, проглотил самогон. Хозяин и гость одобрительно захихикали.
Пусть веселятся. Теперь Тражуку ничего не страшно. Готов и сам хохотать. И он трезв как стеклышко. Только стол качнулся. Сейчас все упадет на пол. Тражук вскрикнул и, чтобы удержать равновесие, схватил бутылку. Мурзабай, смеясь, сунул ему в рот огурец: