Мост
Шрифт:
— Вот это нырок! — воскликнул Илюша, первый заметивший в камышах голову Тражука.
Румаш погрозил кулаком и стремительно поплыл к камышам.
Тражук нырнул перед самым носом Румаша и появился в пяти саженях позади него. Филька завизжал от восторга, а Илюша так хохотал, что стая грачей, тревожно закаркав, закружилась над Осиновой рощей.
13
Дни бежали, а Румаш об отъезде в Базарную Ивановку помалкивал. По-прежнему с сеновала изучал небо родной Чулзирмы. И все в нем ликовало: «Бывает, бывает, бывает… В жизни все бывает. Не бывает, а уже есть». Нет жизни на земле без солнца, и нет жизни для Румаша без Оли. И бывают же на свете девушки: ходит, как пава, заговорит, как ручей журчит, поет, как соловей в кустах… Но любит ли она?
…Вечером того дня, когда ребята подружились с Ильей и его товарищами, Румаш стал собираться в Заречье. Тражук идти отказался, да и друга настойчиво отговаривал:
— Попадет там тебе от Фальшиных.
Румаш молчал, только кривил губы.
— Моста еще нет, паром только днем ходит, — старался удержать друга Тражук.
— Нужен мне твой паром! — засмеялся Румаш. — А перекат на что? Там и ночью так же мелко, как днем.
Тражук промолчал, пожав плечами. Чуваши никогда ночью вброд через Ольховку не перебирались. Дорога к нему шла через Чук-кукри, где раньше совершались жертвоприношения, и чуваши избегали бывать там, когда стемнеет. Где-то в глубине души жило суеверие: а вдруг все-таки там, в Чук-кукри, обитают старые боги и дупл предков?!
Румаш приоделся по-городскому: рубашку вишневого цвета заправил в брюки, завязал пестрый шелковый галстук, напялил желтые шевровые штиблеты, набросил на плечи пиджак. Сначала Румаш хотел переправиться на пароме, чтобы днем в городском наряде пройтись по Заречью. Но потом решил, что следует засветло узнать этот брод. Ближе во много раз, да ведь и возвращаться ночью придется.
Тражук пошел проводить Румаша до Осиновой рощи и кстати попытать счастья с удочкой в Чугуновском омуте.
Па околице, как раз там, где Румаш когда-то в детстве огрел хворостиной пьяного Пузара-Магара, друзья встретили Уксинэ в городской одежде и Кидери в простом рабочем платье, таком же бедном и будничном, как у Тражука.
Румаш замедлил шаги:
— Куда вы торопитесь, салагайки, на ночь глядя? — задела ребят Кидери.
— Сома идем ловить, серазишки, а вас не возьмем, — бойко ответил Румаш. — Вы приносите Тражуку несчастье, вот он и чурается вас!
— А чем же вы будете ловить сома? У вас и удочек-то нет.
— Ты разве не знаешь, теперь сомов галстуком ловят, — засмеялась дочка Мурзабая.
— Не будем спорить, милая Уксинэ, — не смутился Румаш. — Но на галстуки попадаются исключительно сомихи! — Под общий смех он нагнал Тражука.
«Эх ты, растяпа! Для тебя же я только и остановился, а ты!..» — хотел было сказать Румаш, но промолчал, пожалев и без того смущенного друга.
У Осиновой рощи друзья, пожелав друг другу удачи, расстались.
Брод оказался мелким — до колен. Румаш на зареченском берегу оделся, проверил складки отглаженных еще утром мурзабаевским утюгом брюк и свернул в проулок, указанный Илюшей днем с чулзирминской стороны.
Илюша и Спирька встречали нового друга у парома. Фильку они оставили в проулке — наблюдать за Олей до их возвращения.
Оля и Румаш ничего и никого не замечали…
— Ну и мастер ты врать, Филька! — удивилась Христя. — Ни одному твоему слову нельзя верить. С какой стороны Рома родня Чугунову? Он ведь чуваш…
Парень и сам понял, что брякнул несуразное, но не в его обычаях было отрекаться от сказанных им слов.
— Как? — деланно удивился он. — Ты не знаешь, что Илюшкина бабушка была чувашкой? Ее Чугунки умыкнули из Самлея… — тут Филька неожиданно оторвался от земли. Христя, вскрикнув, убежала.
— Качать лопоухого за красивую ложь! — сказал Илюша, подхватив падающего Фильку, — это он поднял его на воздух. Он и Спирька с минуту до этого стояли за спиной Фильки, слушая его россказни. Подбросив его еще разок, Илюша оставил друга в покое.
— Лады, братишки, — он был доволен объяснением Фильки. — Пусть знакомятся Румаш и Оля, не мешайте им. Надо смотреть, чтоб Васька не вернулся.
Олю развлекал ее общительный, нарядный кавалер.
— Ты что, приехал к Медведевым в гости? — спросила она вдруг Румаша.
— Не знаком, но слышал про него, — ответил Румаш. — Да не в Сухоречку к богачу я приехал в гости, а в Чулзирму, к батраку — другу детства. По-русски звать его Трофим, Троша, а по-чувашски Тражук. Красиво звучит, не правда ли?
— Тра-жу-ук, — нараспев произнесла Оля. — Если б не «жук», было бы красиво. Румаш — красивее. А как мое имя будет по-чувашски?
— Ульга.
— Ульга. Ульга. Уль-га-а, — почти пропела Оля. — Красиво звучит. Поучи меня говорить по-вашему. Только тогда поверю, что ты чуваш. Три слова я и сама знаю.
— Ухмах и сана-мана? — смеясь, спросил Румаш.
Румаш и Оля постояли у реки, прислушиваясь к лесным звукам за Ольховкой. Румаш сбросил пиджак, разостлал его на траве:
— Садитесь. Здесь, напротив чувашского берега, и начнем уроки чувашского языка.
Девушка бережно свернула пиджак, отложив в сторону, а сама села рядом, на траву.
— Учи же меня, леший, своему лесному языку.
Парень опустился рядом на колени.
— Ну вот. Теперь брюки помнешь! — строго сказала Оля. — Садись рядышком на мой сарафан, коль уж вызвался за мной ухаживать, — Оля распушила по траве пестрый подол.
Первый урок чувашского языка начался.
…Румаш упомянул о Фальшине: Илюша наказал свистнуть, если Васька вздумает появиться. Оля пыталась перевести разговор, но Румаш вновь напомнил о Фальшине, подтрунивая над ее богатым женихом. Тут-то Оля и вспылила:
— Эх, Рома-Румаш! Ты и взаправду, наверно, жил в лесу. Ум-то у тебя еще зеленый. Не знаешь ты женской доли. Мы, девушки, раньше вас оперяемся. Вам игра, потеха, нам — радость или горе на всю жизнь. Не надо б с тобой откровенничать, но я уж скажу, коли начала. Не поймешь — будешь смеяться, поймешь — пожалеешь… Перед парнем — открытая дорога, у девушки только одна думка — поскорей выйти замуж. Не суди меня строго, если я и впрямь, горемычная, войду в дом Фальшина… без любви, без радости буду век вековать с ненавистным. Нынче, сам должен знать, в каждой деревне считать не пересчитать девок-перестарков. Их женихи уходят воевать, назад не возвращаются. Перестарки готовы замуж хоть за пень колоду. И нам, кто помоложе, уже не до любви, говорим вслед за матерями: «Стерпится — слюбится». На селе не нашла по сердцу. Могла бы полюбить Илюшку, да очень уж близкая мы родня. И есть еще загвоздка: оба мы с ним одной масти, и характеры у нас схожие. Был бы он, как ты, кареглазым да добрым и веселым, не спросилась бы у попа… Эх, Рома, Рома! Как любят чувашские девушки, не ведаю, а русская любит один раз и на всю жизнь. И тогда никого не боится, за мил дружком на край света пойдет.