Мосты
Шрифт:
– Любопытно, сколько тут гектаров?
– поинтересовался все тот же парень.
– Около десяти...
– Не меньше пятидесяти.
– Может, чуть меньше, - смущенно сказал сторож. Мужик, привыкший к превратностям жизни, склонен все преуменьшать.
– Однако вам троим фруктов хватит да еще останется...
– Ста гектаров не наберется. Но держу пари - пятьдесят точно будет! вызывающе заявил бывший сын полка.
Такого болтуна поискать надо.
Он надевал свою униформу, надвигал на брови кепи с кокардой и день-деньской
Я советовал ему припрятать свою одежонку: у нас в Кукоаре из-за егерской шляпы погиб лесник, еще в начале войны.
– А в чем же мне щеголять, сударь? У вас - родители... Есть кому позаботиться... А я безотцовщина, меня в цветах нашли. Сын полка. Вскормлен ротным котлом. Другого обмундирования мне не сыскать. Оставьте меня в покое, сударь.
Дельные советы отскакивали от него, как горох от стенки.
По вечерам он наряжался все в ту же форму, наводил блеск на ботинки и шел на танцы. У девушек он пользовался невероятным успехом. Ходили за ним хвостом. Раздобыв патефон, приходили к нему в гости. Это спасало его от голодухи.
Я и другие ребята целыми днями ели кислые яблоки. Да еще радовались, что их вдоволь. На четыреста граммов хлеба в сутки жить можно, если под боком целый боярский сад.
Спали мы на кухне. В другие помещичьи комнаты не заходили, чтобы не натаскать грязи.
Армейских привычек из человека не выбьешь, хоть кол на голове теши. Наш бедный приятель привык просыпаться ни свет ни заря и чего только не делал, чтобы спать безмятежно, как мы... Но военная дисциплина висела над ним как проклятье.
Около полуночи он иногда переносил свою койку в полутемный чулан с единственным окном. Окно занавешивал наглухо. Брюки складывал под матрацем: утром будут как выглаженные. И все же на рассвете бывший солдат королевской гвардии опять гремел посудой на кухне.
– Эй, вы, сони, что так долго дрыхнете!
Мы поворачивались лицом к стене, а он удалялся в сторону Днестра. Помещичий сад тянулся почти на целый километр, а за ним - заросли глухого парка с редкостными деревьями. Их купы зеленели на обрывистом высоком берегу Днестра.
Он купался, плавал. Потом смотрел, как курэтурские мужики ловят рыбу.
И лишь когда солнце подымалось сажени на три над рекой, мы продирали глаза. Заложив руки за спину, он прогуливался по саду.
– А еще хвастаетесь, что мужики! Спите, как бухарестские пижоны. Так вы никогда не увидите восхода солнца.
Недели две мы пожили вольготной жизнью, пока однажды утром я не застал его в саду, разговаривающим сам с собой. Мне почудилось, что он рехнулся.
Но ничего подобного не произошло.
Дело в том, что накануне мы встретились с группой журналистов из сорокских газет. Наш "сударь" обещал представить им несколько стихотворений. И вот теперь, по утренней прохладе, он муштровал свое вдохновение. Выпевалось пока только начало: "Я
– Что, сударь, красивый сад?
– Красивый.
– Шаль мне с ним расставаться.
– А что случилось?
– Кажется, переберусь в Сороки... в газету... Понимаешь, даже на папиросы денег не хватает.
– Но прости...
– Что тебе угодно?
– Познакомимся наконец...
– Честь имею... Гылкэ.
– Э-э-э...
– Что, не слышал такой фамилии?
– А я - Фрунзэ...
– Слушай, хочешь купить мой китель?
– Гм...
– И у тебя денег нет, черт побери!
В Алчедаре много голодранцев. Ни в одном другом селе не было раньше столько политиканов и богачей. Все они удрали, оставив превосходные, крытые жестью дома, сады с отборными яблоками. На месте остались сущие бедняки, обитатели лачуг, которые, конечно, не могли купить у Гылкэ китель.
– Слушай, Фэникэ!
– подбежал к Гылкэ его двоюродный брат.
– Иди скорей, отец приехал.
– Ну и что с того... У тебя, Фрунзэ, право на какую долю земли?
– У меня? Точно не скажу...
– А сколько у вас детей?
– Два брата...
– Стало быть, тебе пятьдесят процентов. Мне только двадцать пять.
– Почему так?
– Видишь ли, мой дядюшка убил мою мать...
– За что?
– За то, что родила меня вне брака... По закону о наследстве меня приравнивают к брату дядюшки... Поэтому мне всего двадцать пять процентов... Ничего не пойму, сударь, сплошная бестолковщина. Двоюродный мой братец не может решить задачи для четвертого класса. Будет калечить детей... Будь моя воля, я бы сжег Алчедар.
– Чем же село виновато?
– Виновато! Даже очень. Кроме всех этих чиновников и кулаков, почти в каждой семье был учитель. А в некоторых по два... Село считалось состоятельным. Не одни здесь плевелы были, пшеница - тоже... Зачем же удрали педагоги? Чтобы мой двоюродный братец и другие, ему подобные, калечили деревенских детей? Да, конечно. Тут есть свой смысл... Село, что за все прошлые годы дало сто учителей, теперь готовит целую тысячу... и так далее!..
Фэникэ Гылкэ вошел в дом, вынул из сундучка сапожную щетку и стал чистить ботинки.
– На, почисть! Чтоб ни пылинки! А то какие из вас учителя!
Он протянул щетку двоюродному брату. Но, конечно, и меня имел в виду.
– Знаешь, Фэникэ, наша буренка отелилась.
– В добрый час... Поздравляю тебя с наследником.
– Теленок со звездочкой на лбу...
– Слушай, если не достанешь у отца немного денег, пусть сам приезжает и решает тебе задачи! Ифтоди как закатит тебе двойку в журнал, запоешь Лазаря... Живо отправишься домой пасти своего теленка. А я уберусь в Сороки, в газету... Разве это жизнь? Даже на папиросы денег нет.