Мосты
Шрифт:
Дедушка совсем не остерегался. Видимо, наступает время, когда каждый человек доходит до рубежа и ему все едино. И он уже не боится смерти. Ведь жизнь должна быть наслаждением, не мукой, - говорил дед.
Честно говоря, старик еще потому не прятался, что был на редкость любопытен. Сидел на глиняной завалинке, всматривался: что дальше? По этой же причине и я без конца искал себе работу во дворе. Носил сено лошадям, рубил дрова. Пока отец не схватил меня за руку:
– Я, кажется, проучу тебя, щенок! Не видишь? Не слышишь?
За дедушкиной хаткой гремело "ура", стрекотали пулеметы. Казалось, тысяча дятлов стучат своими острыми клювами по крыше.
В ответ затрещали автоматы из нашего дома. Немцы побежали по садам, сгибаясь под деревьями. Оттуда - в поле. В сторону Хожинешт, Гырбовца.
– Ура!
– не помня себя, воскликнул я. В село пришло освобождение! Солдаты, спавшие у нас, выскочили во двор. Вместе с другими стали преследовать немцев.
– Вот коровьи образины. Потому и тянется три года война... Винтовки-то стреляют мимо.
Дедушка остановился возле убитого немца, чрезвычайно гордый, что ему досталась пара войлочных сапог на меху, отороченных кожей и на добротной подошве.
– Пойду я в засаду... А ты, Костаке, скажи им, пусть целятся, когда стреляют. А то смотри, сколько отбили веток и всего трех подстрелили гусаков. Знаешь, Костаке, плохой охотник, бывает, тоже бабахнет в целую стаю куропаток и ни одну не подобьет... А когда выберешь одну, хорошенько прицелишься - упадет к твоим ногам, беш-майор!.. Да грех жаловаться, валенки мне достались хорошие.
Дядя Ион Мустяцэ шел по воду с двумя ведрами, с ног до головы одетый во все немецкое. Дедушка вытаращил на него глаза. В эту форму могли бы уместиться два таких Иона.
– Ухитрился же ты...
– А что делать? Пришли ночью. Я и сам не знал. Спали у меня в сарае на сене. Немцы в одном углу, русские - в другом. На рассвете как сцепились, думал, конец моему сараю.
– Так уж повелось на свете... Дуракам всегда везет, беш-майор...
...Теплело. Солнце съедало пятна снега. Журчали ручьи. Наступишь на нетронуто-белый снег, и нога погружается по колено в ледяную жижу.
Хлюп, хлюп. Снежная каша брызгает в глаза, слепит лошадей, седоков.
У Митри в доме обосновался штаб - множество офицеров и один генерал. К этому дому шли провода, протянутые вдоль заборов, по деревьям, прямо по земле.
На большой белой стене Вырлана кто-то изобразил Гитлера, которого ломаная стрела молнии ударила по загривку. Под карикатурой написано: "Гитлер капут!"
Незадолго до этого близ наших ворот увязли несколько военных повозок. Отец, всегда готовый кинуться на помощь, выбежал с лопатой, стал подчищать снег, подталкивать задок, засыпать ездовых советами. Кто мог знать, что именно в этих повозках находился и комендант нашего села! Капитан спрыгнул на землю и вошел к нам в дом. Велел отцу выходить на службу. Командование назначило его председателем сельсовета. Первый вопрос, с которым к нему обратились в штабе дивизии, был такой: откуда взялось море возле деревни Баху? Ни на одной карте оно не значилось.
Бедный отец! Домой вернулся сумрачный.
– Сам Сталин интересуется... Откуда море между Сесенами и Баху.
– Так ты ему объясни, беш-майор: дождевое озеро недолго держится. Хлынули талые воды, вот тебе и море.
– Но лужа эта задерживает наступление... Под вечер пойду с мужиками копать окопы. Ты, Тоадер, заложи виноградными тычками и навозом погреб. Таков приказ штаба - заложить все погреба. Чтобы никто не выменивал вино на обмундирование... В кодровых селах, где много вина, раненых вдвое больше!
– Конечно... кровь господня мутит разум человеческий. Что же они, коровьи образины, пьют не в меру?
Отец был рачительный хозяин. Когда ему предстояла важная работа, на меня не полагался.
Не стал ждать моей помощи и на этот раз. Сам взялся за дело. Перенес целую гору деревянных тычек, уложил на двери погреба. Поверх тычек почти до вечера наваливал вилами навоз, пока не вырос целый холм высотой с наш дом. Потом поел и наскоро прилег отдохнуть. Как стемнеет, надо идти рыть окопы.
Тревожное время совсем выбило нас из колеи. Парни отлынивали от работы. Поговаривали, что нас возьмут в армию. Не зря дед сетовал, что столько пуль летит мимо. Недобитых врагов хватало и на мою долю. Это я видел своими глазами. Стрекотали сотни автоматов, пулеметы лаяли три часа, а убито всего три фашиста. Четвертый спрятался за срубом дедушкиного колодца, прождал, пока схлынула атака, и вышел с поднятыми руками.
В штабе писарь-кагульчанин сказал нам, что немцы дешево отделались. Из-за проклятой распутицы.
А Негарэ снова повезло.
Разбогатев на продаже колхозной картошки, он теперь вскрывал остальные ямы и сдавал сотни пудов картофеля в фонд Красной Армии. В доме стены под иконами сплошь оклеены военными благодарностями. Шли слухи, что его наградят орденом. Этого недоставало! Так задерет нос, что перестанет узнавать односельчан.
Я не упускал Вику из виду, потому что и кагульский писарь увивался за ней. Легче, пожалуй, пасти сто зайцев, чем уберечь одну восемнадцатилетнюю девушку!
С писарем все же следовало вести себя осмотрительней. Не задираться. А то однажды вечером, когда отец уехал с подводой за ранеными и некому было за меня вступиться, писарь отправил меня в наряд. Я должен был показать нескольким офицерам-связистам дорогу в Валя Майчий. Деваться некуда. Двинулись мы в сторону хожинештских мостов. Возле них сердце мое так сжалось, что стало, кажется, не больше блохи. В этом месте несколько дней назад немцы расстреляли Тоадера, сына Василе Апостола. Я боялся вдруг выскочат из-под моста какие-нибудь уцелевшие фрицы и возьмутся за меня? Не случайно ведь я тоже Тоадер. Не случайно хожу по тем же тропам. Свернули мы чуть правей мостов: осторожность в таких делах никогда не помешает.