Мосты
Шрифт:
На следующий день Митря зашел ко мне. Он покачивался и тараторил колядку:
– Живите, цветите... как яблони, как груши...
В согласии с обычаем посыпал нас пшеницей, пожелал хорошего года, потом сделал мне знак следовать за ним.
– Что скажешь? Красивый был костер?
Митря смеялся над шефом жандармского поста. Нагнали на него страху партизаны. Теперь господин Викол боялся двух вещей: что попадет в руки партизан или что его переведут на Украину, а это все равно что смертная казнь. От партизан шеф надежно забаррикадировался: еженощно караульную службу возле жандармского поста несли шестнадцать мужиков и три подводы с хорошими конями. Сельчане обязаны были являться с железными вилами и сидеть в засаде, где им будет приказано. Трое жандармов, составлявшие гарнизон поста, тоже дежурили всю ночь. На кухне. Все пошло шиворот-навыворот. Ночи стали днями, дни - ночами. Много лиха хлебнули люди. Не спали в своих постелях. Словно много навоюешь железными вилами в потемках!
После Нового года в Кукоару прибыл странный взвод. Майор, несколько младших офицеров, все остальные - капралы и сержанты.
Шеф поста был на седьмом небе от радости. Армия остается армией. Следом за взводом прибыло снаряжение. Два трофейных русских пулемета. Три подводы, нагруженные советскими винтовками и множеством патронов.
– Эй, Шкварка!
– рявкнул майор на шефа поста.
– Слушаюсь, господин майор!
– Расквартируй мне этих ребят в хороших домах. А то получишь чертей... Ну, живо!
– Слушаюсь, господин майор!
Майор был из фронтовиков. Трижды ранен, судя по желтым нашивкам на рукаве. И по явной хромоте. Настоящий герой. Уж он-то понюхал пороху. Плутоньер знал: иначе чем Шкваркой и Губошлепом его величать не будут. Ни в какой армии, наверно, не благоволят к жандармерии. Для всех жандарм остается жандармом.
– Слушай-ка, шеф, ты грамотный?
– Так точно, господин майор. Окончил школу младших офицеров.
– К черту школу. Я сюда прибыл муштровать мужиков. Ты должен помогать мне. С должным рвением.
После этих слов майор даже не ответил на приветствие шефа. На дороге ждал выстроенный взвод. Офицеры стояли во главе строя и ждали команды.
– Взвод, смирно!
– распорядился майор.
– С песней шагом марш!
Они направились к церкви. Там как раз освящали воду.
Плутоньер Викол рысцой побежал вслед за взводом, тряся огромным животом. Не зря майор обозвал его Шкваркой. Если бы Викола вздумали растопить, много натекло бы жира.
Мы с Митрей шли за колонной, подпевая. То была немецкая песня:
Мы - Европы слава,
Мы - Европы щит!
Возле Сталинграда
Фронт врага трещит.
Во всех газетах писали о сражениях в донских степях. Согласно сообщениям большевики кидали в пекло войны даже школьников. Молодых и старых связывали цепями, за ними в траншеях стояли пулеметы, заставлявшие сражаться не на жизнь, а на смерть...
И вот узнаем: оказывается, щит Европы уже на берегах Волги!..
Обстоятельные разговоры о Сталинграде начались несколько поздней. Когда чиновники Кукоары приладили к рукавам черные ленточки. Когда были запрещены хороводы и свадьбы, когда батюшка Устурой служил панихиду в церкви и молил господа отверзнуть райские врата для "героев Сталинграда".
5
Бахский луг, еще недавно искрившийся чистым снегом, изрезали черные траншеи. С утра до вечера не смолкали военные команды, брань, и даже все воскресенье трещали пулеметы, автоматы, бухали пушки.
На посиделки к женщинам заглядывали сам примарь и шеф поста. Каждой бабе выдавали шерсть - по килограмму, - и в срок надо было сдать носки и варежки для фронтовиков.
Село, затерянное в лесах, забытое богом и людьми, зажило на военный лад. На каждом шагу - муштра.
Бадя Василе Суфлецелу, признанный советскими врачами негодным к строевой, теперь стал бравым воякой. Бедняга! Василе готов был спрятаться хоть к волку в пасть, только не оказаться в лапах военного фельдшера. Целый месяц его поили хиной. Только увидит издалека белый халат, уже начинается горькая отрыжка.
Бадя Василе основательно забил затычкой бочку вина, чтобы сохранилось до пасхи. Но разве убережешь? Сначала надо было задобрить санитара, чтобы спастись от хины, потом - офицера, чтобы освободил от строевой. Надо же человеку отлучиться на денек-два! Жена разродилась и теперь замерзала вместе с младенцем. Некому было принести полешко в дом.
Никогда я не думал, что в селе у нас столько мужиков. Каждому сержанту выделили по отделению. Были среди вояк и близорукие, и косоглазые. Но из пулеметов так косили, что лес стонал. Румынская армия оснастилась. В былое время, если, случалось, у рекрута украдут винтовку, от тюрьмы можно было спастись, заплатив не меньше, чем стоимость делянки земли. За лишний выстрел тоже взымали. И вдобавок еще выбивали зубы. Теперь в каждом взводе были станковый и два ручных пулемета, четыре противотанковых ружья. Каждый кукоарский мужик с утра до вечера был при винтовке, номер которой должен был помнить назубок. Кроме того, он был обязан в случае тревоги быстро найти ее в пирамиде. Но домой никому не разрешали брать оружие.
– Что, господин сержант, не доверяете винтовку?
– поинтересовался Митря ехидно.
– А ведь мужик понес бы ее домой, высушил на печи, в тепле, протер бы...
– И нос нам утер бы! Улизнул бы в лес к партизанам...
И я и Митря ходили на строевую подготовку раз в неделю.
Призывной пункт продал каждому из допризывников по деревянной винтовке. Ее мы имели право носить домой и даже дразнить ею собак по дороге. Но Митре хотелось узнать, не собираются ли выдать парням постарше настоящее оружие. А то, глядишь, останемся со своими дубинками. Девушки засмеют.
Но нам ничто не угрожало. Сколько раз ни заходил разговор о фронте, о настоящих винтовках, сержанты открыто говорили:
– Везет вам: большевики вы, потому не берут вас на фронт... К русским перебегаете, черт бы вас побрал! Жрете здесь хлеб с салом, понятия не имеете о карточной системе. Вам еще винтовки домой подавай! Половина бессарабцев перебежала к большевикам. А те, что остались, тоже в лес смотрят...
Во время перекура мы все были вместе, как добрые односельчане. Верно сказал один сержант на теоретическом занятии: "Армия - это сборище дураков, помноженное на единицу потерянного времени". Майору как-то взбрело вызвать бадю Василе перед строем и заставить его тут же приспустить штаны.
– Что вы... У меня дети дома!
– Лоботряс, приказ не подлежит обсуждению!
Какой-то капрал любил наигрывать на гребешке. Мы стояли вокруг него, удивлялись, как ловко и складно у него получается.
Но больше всего на этих сборах говорили о фронте. Все наши инструкторы побывали на передовой, не раз ходили в атаку. У каждого было о чем рассказать. И все, что они рассказывали, было войной. Но совсем не такой, как она выглядела в газетах.
Самым большим несчастьем для них была поправка после ранения. Это означало - предписание в зубы и снова на фронт. А вместо них прибывали другие раненые... Другие инструкторы.