Мосты
Шрифт:
– Нет, все было как надо. И теперь вы не ошиблись. Во имя неба хотите, чтобы я верой и правдой служил земле. Тому же, чему служат и кресты на самолетах!
– Костя!
– Нет, отец, вы меня выслушайте...
– Скажи лучше, где бы мне раздобыть овса для лошадей?
– Под левым глазом у попа затрепетала жилка.
С тех пор ни священник, ни члены церковного совета больше не тревожили отца.
Пришла зима в Кукоару. Деревья трещали от стужи. Толковали, что война распахнула ворота русской зимы, и она показала зубы... Итальянцы возвращались с передовой с отмороженными пальцами. Немцы затыкали оголенные участки фронта венграми и румынами. Воинственный маршал Антонеску, дабы преподать итальянцам урок хорошего тона, приказал зашить карманы шинелей у румынских солдат. Румынский воин призван сражаться с противником, а не держать руки в карманах, покуда вши не отгрызут ногтей.
Жены кукоарянских чиновников и духовных лиц, во главе с попадьей, собирали шерсть, старые носки, поношенные шарфики, рукавицы, устраивали посиделки, где женщины вязали варежки для фронтовиков.
В ту зиму хлебнули лиха мужики. Те, чьи делянки были под кок-сагызом, помирали с голоду. Приходилось батрачить. Ну и кок-сагыз... Вовек его не забудут!
Наше семейство трудилось на копке картофеля у Георге Негарэ. Ну и везучий же он! Все четыре гектара земли, окруженные лесом, угодили под картошку и уродили отменно. Буковинская картошка! Каждый клубень не меньше головы Аники.
Отец вместе с Георге Негарэ изо дня в день возил картошку на железнодорожную станцию в Калараш.
– На редкость удачливый Георге Негарэ. У него и петух несется, - так говорили люди.
Они знали, что говорили. Негарэ богател с каждым днем. Ни примарь, ни шеф поста не смели им помыкать.
– После того как господин Негарэ соберет картошфель, может, пойдешь к нам на службу?
– искушал примарь отца.
– А детей кормить кок-сагызом?
– Заработок у нас лучше, чем у Негарэ. Мы даем время на размышление. Подбери, что тебе по душе. Хочешь торговать пшеницей - пожалуйста! Банк выдаст ссуду. Камера агриколэ* - тоже. Хочешь собирать коноплю, шерсть, сою, - изволь...
_______________
* К а м е р а а г р и к о л э - сельскохозяйственное учреждение времен оккупации.
Мать засомневалась: что лучше - стоять у плуга или попытать счастья в торговле? Никак не могла решить. И в торговле свой соблазн. Недаром мать похожа на бабушку. Но с другой стороны, она боялась оторвать отца от дома. Плохо, когда хозяйка на пороге, а хозяин в дороге. И еще мать понимала своим бабьим умом: ничто не портит человека так сильно, как деньги, заработанные легко.
3
Дед был нарасхват.
Камера агриколэ выписывала из Германии всевозможные веялки и триеры триеры у нас называли цилиндрами. Но никакая техника не могла выловить весь плевел и куколь из пшеницы. Выручало только дедушкино решето.
– Охота вам, беш-майоры, батрачить у Негарэ? Лучше бы переняли мое ремесло.
Старел дедушка. В молодости мог пропустить через решето десять тонн зерна подряд, теперь едва справлялся с тремя. По вечерам не мог разогнуть спину. Но при всем этом кукоарские скупщики хлеба и торговцы из других сел приезжали за дедом, словно за доктором. Его увозили на подводе, сулили отборные яства. Не говоря о том, что стопка водки и хвост селедки у любого скупщика всегда под рукой. Без этого старик о работе и слушать не хотел.
– У меня щенки не подыхают с голоду, а вам жалко глотка водки да ржавой селедки! Тогда сами очищайте свою пшеницу, коровьи образины!
Потребности старика устраивали всех - у чужих он не признавал никакой пищи, кроме "фабричной": хлеб, маслины, хвост селедки!
Работал он и на морозе.
От холода перехватывало дыхание. Ветер и тот словно оцепенел. Морозный воздух дрожал, переливался, словно марево в летний зной. От стужи всю ночь трещали деревья. Когда мать открывала оконце на печи, чтобы проветрить комнату, в первый миг ни тепло не могло вырваться наружу, ни свежесть пробиться в дом. Лишь потом врывался холод. Когда я выходил на улицу, от мороза на глазах выступали слезы, словно хлебнул неразведенного спирта.
– Рассердил немец русского. А москаль как обозлится, беш-майор, он такой... Я еще был щенком, когда русские перешли Дунай. Четыре тысячи телег с волами, груженных провиантом! По льду, как по мосту! Русскому устроишь кровопускание, он потом цацкаться не станет. Так и знай, батюшка!
Я, развесив уши, слушал разговор деда с попом.
– Неблагодарность - страшный грех. Когда еще людям жилось так хорошо? Вот вы, дед Тоадер, пожилой человек, - помните время, чтоб цены на пшеницу были высокие, как теперь?
– Да-а, батюшка, а на что они, деньги? Нет хуже, чем когда ты, как монета, переходишь из рук в руки... Монета - глаз дьявола, уподобишься ей - протянешь ноги. А что немец делает? Обмолачивает нашу пшеницу, печет караваи, а нам посылает пачки денег, чтобы мы, прости господи, подтирались... Купил я недавно бабе юбку... решил порадовать на старости лет. А тут дождь...
– Эрзац не выносит дождя...
– Так на кой леший мне деньги? Отдаю их мануфактурщику, а потом прошумел дождь - и гуляй с голым задом.
– Верно говоришь, дед Тоадер. Но ничего не поделаешь, война.
– Поделаешь! Не надо продавать пшеницу немцам.
– Придут и даром заберут.
– Все равно даром получается.
– Ты, дед, не разбрасывайся словами...
– Ничего, батюшка, пусть чины опасаются. А мое дело решено. Из меня теперь ни праведника, ни злодея... Боюсь я их! Одной ногой в могиле, да еще не говорить то, что думаю? Они меня обобрали, баба моя опозорилась, а я - молчи. С голой задницей шла всю дорогу из города. И мне еще молчать? Терпеть?!
– Потише, дед Тоадер, накличешь беду.
– Прости, батюшка... Нет моего терпенья. Стыдно за всех нас. И особливо за вас!..
– Немцы тоже поджали хвост.
– Что, не сладко им?
– Погнали их... Из-под Москвы...
– Похоже, батюшка, просыпается москаль. И нравится мне, что ты, хоть и драпанул за Прут, все же не забыл, что русский...
– Тише, Тоадер, как бы матушка не услышала.
– Не бойся, батя, никто не услышит - могила.
Дедушка взглянул на меня и сделал выразительный жест: так откручивают голову курице, чтобы не кудахтала. Я понял без слов: много слушай, да мало помни!