Мой домовой — сводник
Шрифт:
— Над чем? — действительно не поняла я.
— Ну как над чем? Забыла, что ли? Над построением семейного бизнеса. Я на фотках видел каких-то кукол, с которыми ты проводишь занятия с малышней. Они твои или библиотечные?
— Мои. Но они старые… И их мало…
— Давай тогда тащи свой ноут. Будем шопиться до самого утра, а поспать я и в театре смогу. Мне просто необходимо перегнать кровь в мозги. Принесешь ноут, а? Это тоже как таблетка… У меня на тебя специфическая аллергия…
Я попыталась не рассмеяться в голос. Он ведь хотел, чтобы его пожалели… И меня заодно. У меня ведь тоже дрожали коленки, когда я на цыпочках вошла в комнату и
Глава 42: Ревнивый утюг и рыжий актер
Стараниями Глеба я проснулась первой и быстрее убрала руку с груди спящего Виктора. Как во сне она там оказалась, оставалось только гадать — будем считать, что Веселкин-младший, обнимавший меня полночи, просто передал мне эстафетную палочку. Виктор недовольно заворочался и перевернулся на спину. Затаив дыхание, я следила за его глазами: фу, они остались закрытыми.
Снова на цыпочках мы с Глебом выбрались в коридор. На завтрак с меня опять потребовали омлет, но в середине процесса напрочь отказались помогать, так что Виктор, в этот раз нашедший очки без посторонней помощи, застал меня у плиты в пижаме, но в фартуке, а сына — на плитке в обнимку с котом, и было непонятно, кто кого лупит: наверное, все же кот, потому что Глеб закрывался руками, точно щитом, но Чихуня упорно пытался просунуть мягкую лапку между скрещенными ручками.
Я замерла, ожидая привычного окрика, и уже готовила оправдательную речь и для малыша, и для себя, и даже для кота, но Виктор вдруг сам опустился на колени и принялся катать серого задиру по полу, точно валик, и Чихуня не сопротивлялся.
— Ира, можешь мне рубашку погладить?
Виктор поднял на меня совсем невинные глазки. Отлично, вместо "доброго утра" в самый раз. Погладить?
— Я не умею гладить мужские рубашки, — призналась я без всякого стеснения.
— Совсем? — искренне удивился Виктор. — Свои ты тоже не гладишь?
— Не глажу. Мне лень. Просто сушу на плечиках.
Он продолжал сидеть на полу с задранной головой, а я смотрела вниз, надеясь, что у меня не вылез второй подбородок.
— И что ты предлагаешь мне делать? Идти в театр в мятой рубашке?
— А у тебя джемпера случайно в сумке нет?
Надо было вместо сумки брать чемодан со специальной вкладкой для рубашек, раз устроил себе переезд!
— А воротник? — и тут Виктор заулыбался еще сильнее. — Впрочем, мне пофигу. Я могу даже не бриться. Это тебе будет стыдно, что у тебя такой мужчина. Пусть люди думают, что ты обо мне вообще не заботишься.
Он что это, серьезно сейчас сказал? Что за бред! Приехали…
— Хорошо, я поглажу твою рубашку. Если ты найдешь мне утюг и гладильную доску.
Последняя надежда на то, что у бабки сдох утюг из советских времен. Да… Как же! С таким внуком!
— Тебе старый или новый? Новый с вертикальным отпариванием…
Нет, он надо мной прикалывается!
— Хватит ругаться всякими нехорошими словами при ребенке, — попыталась я свести игру на нет, но только подключила к ней Глеба, поинтересовавшегося тут же, какое же нехорошее слово сказал папа: — Отпаривание. Женщины это слово ненавидят. Как и утюг. Как, впрочем, и стирку.
Веселкин наконец соизволил подняться с пола.
— Я тебя от них избавлю в очень скором будущем, а сейчас позаботься о моем внешнем виде, чтобы Глебу за меня не было стыдно, если уж тебе настолько плевать, что о тебе подумают люди. Надо же подавать ребенку хороший пример, как должен выглядеть настоящий мужчина…
Нет, Веселкина переговорить невозможно. Если только взять самошьющую иголку и зашить стервецу рот. В крайнем случае — скотч, двусторонний, чтобы приклеить ко рту заодно и руки! А пока я безропотно приняла из его рук взятую с верхней полки кладовки коробку с утюгом и занялась его распечатыванием, предварительно избавившись от внешней пыли.
— И еще, — Виктор уже собрал диван и поставил гладильную доску к окну. — Брось в мою сумку свои вещи на завтра. Мы останемся на ночь у Костровой, — и заметив мои большие глаза, пояснил: — Во-первых, по трезвому я ее не выдержу, а, во- вторых, отсюда я утром два часа буду добираться до садика.
Перспектива ночи в очередном чужом доме меня, мягко говоря, напрягла. Для начала у меня не было халата и приличной пижамы. Но если я заикнусь об этом, то поход в театр обернется походом в магазин. Все, за что можно заплатить картой, не проблема для Виктора. Это я поняла по ночному онлайн-шоппингу.
— А твоя квартира далеко? — спросила я с надеждой на спасение от ночи в квартире Зинаиды Николаевны. Здравствуйте, я ваша… Тут даже не сказать пока кто…
Виктор на мгновение отвел глаза, и я поняла, что спросила не то, на что он хотел давать ответ.
— Туда пока нельзя.
В дальнейших пояснениях я не нуждалась. Могла б сама догадаться. Выставить Карину в никуда он не мог, как и она не могла собраться за один день, даже если предстояло вернуться к родителям. Выходит, даже если мы отдадим ребенка его маме, Виктор останется у меня? Или поторопит бывшую любовницу? В том случае, если она действительно бывшая. Как говорится, жена любовнице не помеха. И сердце вновь предательски сжалось, и счастье Веселкина, что у меня еще не было в руках горячего утюга, а то я бы с большой радостью прожгла рубашку насквозь за одно лишь подозрение в неверности. Любви во мне ни на грамм, а вот чувства собственничества — на целый центнер!
С чувством выполненного долга я вернула рубашку ее владельцу, а он демонстративно стянул с себя футболку и нарочно помедлил — будто и вправду верил, что я буду представлять его обнаженным не только по пояс. Нет, я не выдам даже взмахом ресниц, что у меня внутри все сжалось. На что собственно смотреть: ничего не висит скорее всего от того, что он просто ни черта не жрет! Во всяком случае, в отличие от кота, он до сих пор не попросил у меня завтрака.
Наконец Веселкин обернулся, и я, вот так же, как когда-то, уже слишком давно, держала для него пиджак, расправила сейчас голубую рубашку. И вот он снова стоит ко мне лицом: наглость — его первое счастье, и я покорно принялась застегивать пуговицу за пуговицей, пока не добралась до пуговицы на джинсах, за которую схватилась не нарочно, а машинально. И тут меня разобрало не на шутку
— надо было срочно ляпнуть что-то обидное, чтобы не запылали уши и другие части тела от комичности ситуации.
— A их ты будешь носить третий день подряд?
Ага, будто я буду в состоянии их с него содрать!
— Ты смотришь мне только в глаза, — Веселкина не проберешь ничем! Когда он того не хочет… Аллергия на кота, конечно, исключение, а в остальном он почти что лед… — А если бы смотрела куда еще, заметила бы смену оттенка джинсы. Я просто ремень пока еще не вынул из старых. Прости, конечно, что иду в театр в джинсах, но если бы я заставил тебя еще и брюки отпаривать, в театр я бы пошел один, верно?